двигали соображения секретности.

– Знаешь что я тебе скажу – мне от всего этого становится не по себе, – заметила Джесси. – Эти намеки на Кон-Оп. Создается впечатление, как будто все против нас. Я вспоминаю слова этого кретина из архива насчет уничтоженных документов. Что-то в том духе, что огонь и вода полные противоположности, но оба являются врагами.

Местность становилась все более пересеченной; когда не осталось даже жилых башен советской эпохи, они поняли, что приближаются к месту назначения. Деревня Молнар была расположена на берегу реки Тиссы, между Мишколчем и Ньередьхазой. В шестидесяти милях к северу была Словацкая республика; в шестидесяти милях к востоку начиналась Украина, а прямо под ней Румыния. В различные исторические эпохи все эти государства были захватчиками – геополитическими хищниками. Горные хребты определяли русло реки; они также определяли путь армии, двигавшейся с Восточного фронта в сердце Венгрии. Пейзаж был обманчиво прекрасен; изумрудно-зеленые холмы уходили вдаль к невысоким голубоватым горным хребтам на горизонте. Тут и там какой-нибудь холм возвышался над своими соседями; внизу ступенями террас поднимались виноградники, оставлявшие самую вершину густым зарослям деревьев. Но земля тоже была покрыта шрамами, как видимыми, так и скрытыми от человеческих глаз.

«Лянчия» проехала по мосту через Тиссу – по мосту, когда-то соединявшему две половины деревни Молнар.

– Невероятно, – сказала Джесси. – Она исчезла. Как будто по мановению волшебной палочки.

– Это было бы гораздо гуманнее по сравнению с тем, что произошло на самом деле, – заметил Джэнсон.

Он прочитал, что зимним днем 1945 года части Красной Армии спускались с этих гор, а одна из гитлеровских дивизий решила устроить им засаду. Когда советская артиллерия выехала на дорогу вдоль берега Тиссы, немецкие солдаты и бойцы отрядов «Скрещенные стрелы»[48] попытались отсечь ее от главных сил. Это им не удалось, но русские понесли большие потери. Командование Красной Армии решило, что жители деревни знали о засаде. Венгерским крестьянам надо было преподать хороший урок, заставить их заплатить кровью. Деревня была сожжена дотла, а ее жители перебиты.

Изучая подробные карты гор Букк, Джесси обнаружила, что в том месте, где на довоенных картах была изображена деревня, на послевоенных атласах не было ничего. Она исследовала плотно покрытые топографическими значками листы в мощную лупу, отмеряла расстояния чертежной рейсшиной: ошибки быть не могло. Отсутствие Молнара было красноречивее наличия деревни.

Они подъехали к придорожной закусочной. У длинной бронзовой стойки сидели двое мужчин, потягивая светлое пиво. Их одежда выдавала в них крестьян: застиранные бурые рубашки и старые синие джинсы, точнее советский эрзац. Они никак не отреагировали на появление двух американцев. Бармен молча проводил Джэнсона и Джесси взглядом. На нем был белый фартук; он старательно оттирал стойку грязным полотенцем. Большая залысина и темные мешки под глазами старили его.

Джэнсон улыбнулся.

– Вы говорите по-английски? – спросил он бармена.

Тот кивнул.

– Видите ли, мы с женой туристы, осматриваем достопримечательности Венгрии. Но при этом мы также ищем свои корни. Вы понимаете?

– Ваша семья есть из Венгрии? – бармен говорил по-английски с сильным акцентом, но быстро.

– Моя жена родом отсюда, – уточнил Джэнсон.

Улыбнувшись, Джесси кивнула.

– Прямой потомок мадьяр.

– Понятно.

– Согласно семейному преданию, ее прадедушка родился в деревне Молнар.

– Ее больше нет, – сказал бармен. Джэнсон пришел к выводу, что он гораздо моложе, чем казалось на первый взгляд. – Как фамилия?

– Киш, – сказал Джэнсон.

– В Венгрии Киш – как Джонс в Америке. Боюсь, информации есть очень мало.

У него был спокойный, вежливый, сдержанный голос. Джэнсон решил, что этот человек определенно не похож на обычного сельского бармена. Когда он отступил назад, стала видна грязная горизонтальная полоса, пересекающая фартук в том месте, где его солидное брюшко терлось о стойку.

– Интересно, а здесь не осталось никого, кто помнил бы старые времена? – спросила Джесси.

– Кто здесь есть еще? – В этом вопросе прозвучал вежливый вызов.

– Ну… быть может, один из этих господ?

Бармен указал на одного из посетителей подбородком.

– Он даже не настоящий мадьяр. Он палоч. Очень старый диалект. Я его понимаю плохо. Он понимает наше слово «деньги», я понимаю его слово «пиво». Так мы и разговариваем. Больше я ни о чем его не спрашиваю. – Он перевел взгляд на второго крестьянина. – А это русин. – Бармен пожал плечами. – Больше я ничего не говорю. Его форинты не хуже, чем у других.

Это выражение демократических убеждений говорило как раз об обратном.

– Понятно, – сказал Джэнсон, гадая, чего хочет добиться бармен рассказами о местной межнациональной напряженности: разговорить своего собеседника или, наоборот, заставить его замолчать. – А здесь в округе не осталось никого, кто помнил бы старые времена?

Человек за стойкой провел тряпкой по пятну, оставив на бронзовой поверхности несколько волокон.

– Старые времена? До 1988 года? До 1956 года? До 1944 года? До 1920 года? Я думаю, вот это есть старые времена. Все говорят о новой эре, но я думаю, она не такая новая.

– Я услышал ваши слова, – сказал Джэнсон, подражая его манере говорить.

– Вы приехали из Америки? В Будапеште есть много хороших музеев. А на западе есть красивые деревни. Очень красивые. Сделанные для таких, как вы, американских туристов. Я думаю, здесь не очень красивое место для туристов. У меня нет открыток. Я думаю, американцы не любят места, где нет открыток.

– Не все американцы, – поправил его Джэнсон.

– Все американцы любят думать, что они особенные, – угрюмо буркнул бармен. – Это одно из многого, многого, что их объединяет.

– Замечание, достойное истинного венгра, – сказал Джэнсон.

Усмехнувшись, бармен кивнул.

– На обе лопатки. Но люди здесь слишком много страдали, чтобы развлекать гостей. Это есть правда. Мы не можем развлекать даже себя. Когда-то зимой люди сидели и смотрели на огонь в печи. Сейчас у нас есть телевизоры, и мы смотрим в них.

– Электронный очаг.

– Вот именно. У нас даже есть Си-эн-эн и Эм-ти-ви. Вы, американцы, жалуетесь на торговцев наркотиками в Азии, а тем временем сами затопили весь мир электронными наркотиками. Наши дети знают имена ваших поп-певцов и киногероев и ничего не знают о героях своего народа. Они знают, кто такой Стивен Кинг, но не знают, кто такой король Иштван Святой – основатель нашего государства! – Он грустно покачал головой. – Невидимое завоевание, с помощью спутников и телевизоров вместо пушек. И вот вы приезжаете сюда, потому что – потому что почему? Вы ищете свои корни, потому что хотите экзотики. Но везде, куда вы едете, вы находите свои следы. Везде испражнения змеи.

– Мистер, – остановила его Джесси, – вы часом не пьяны?

– Я защитил диплом по английскому языку в университете Дебрецена, – сказал бармен. – Вероятно, это сводится к одному и тому же. – Он горько усмехнулся. – Вы удивлены? Сын содержателя сельской забегаловки учился в университете: прелести коммунизма. Закончивший университет сын не может найти себе работу: прелести капитализма. Сын работает на отца: прелести мадьярской семьи.

Повернувшись к Джэнсону, Джесси шепнула: