маршрут?

О Боже! Картина на стене! Ведь картина у Эндрю!

Эдриен подавил внезапную тревогу. Картина, унесенная из кабинета Савароне, может существенно сузить площадь поисков, но что дальше? Прошло пятьдесят лет. Полвека снегопадов, обледенений, весенних паводков, естественных природных процессов в почве…

Картина на стене, может быть, и представляет собой важный ключ к разгадке, возможно, самый главный. Но Эдриен чувствовал, что есть и другие ключи, не менее существенные, чем эта картина. Они таятся в словах отцовских воспоминаний. Воспоминаний, которые не померкли за пятьдесят лет насыщенной событиями жизни.

Пятьдесят лет назад там что-то случилось, и это не имело отношения к путешествию отца с сыном в горы.

Он снова обрел способность мыслить. Потрясение и ужас еще владели им, но впереди уже вновь забрезжил свет разума.

«…Имейте в виду, содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего цивилизованного мира…»

Надо добраться до тайника, найти ларец. Остановить убийцу из «Зоркого корпуса».

Эндрю припарковал «Лендровер» у забора, огораживающего поле. Дом Гольдони находился в двухстах ярдах ниже по дороге, поле было частью их земельных угодий. Вдалеке трактор пахал землю, и сидящий в нем человек то и дело оборачивался назад, глядя на результаты своего труда. Больше вокруг не было ни домов, ни людей. Эндрю решил переговорить с трактористом.

Было начало шестого. Он провел этот день, объезжая окрестности Шамполюка, закупая одежду, провизию и снаряжение, в том числе и отличный альпийский рюкзак. Там сейчас лежало все, что требуется для покорения горных вершин. И еще то, что не требуется. «Магнум» калибра 0,357. Все это он купил в большом магазине, выросшем на месте маленького, который упоминал отец в своих записках. Владельца звали Ляйнкраус; к косяку двери была прикреплена мезуза.[20] Продавец горделиво сообщил ему, что Ляйнкраусы с 1913 года продают лучшее в Итальянских Альпах снаряжение. В настоящее время его магазины открыты в Люцерне и Нёшателе.

Эндрю вылез из «Лендровера», подошел к забору и стал махать рукой, привлекая внимание пахаря. Это был низкорослый итало-швейцарец, здоровяк с взъерошенными каштановыми волосами над темными бровями, с грубыми чертами лица типичного обитателя Северного Средиземноморья. Лет на десять старше Фонтина. На лице у него было опасливое выражение, точно он не привык и не любил встречать незнакомцев.

– Вы говорите по-английски? – спросил Эндрю.

– Сносно, синьор, – ответил тот.

– Я ищу Альфредо Гольдони. Мне сказали, чтобы я ехал по этой дороге.

– Вам правильно указали, – ответил итало-швейцарец на более чем сносном английском. – Гольдони мой дядя. Я для него пашу. Сам он уже не может обрабатывать землю. – Пахарь замолчал, ничего больше не объясняя.

– Где я могу найти его?

– Там, где обычно. В дальней спальне дома. Тетя проведет вас к нему. Он любит гостей.

– Спасибо. – Эндрю зашагал к «Лендроверу».

– Вы американец? – спросил пахарь.

– Нет, канадец, – ответил Эндрю, решив на всякий случай обеспечить себе «крышу». Он забрался на сиденье и взглянул на пахаря. – Мы говорим одинаково.

– И выглядите одинаково, и одеваетесь одинаково, – ответил фермер спокойно, рассматривая его отороченную мехом альпийскую куртку. – Одежда-то новая, – добавил он.

– Зато ваш английский нет, – усмехнулся Фонтин и повернул ключ зажигания.

Жена Гольдони оказалась тощей, аскетичного вида женщиной. Ее прямые седые волосы были туго затянуты и уложены вокруг головы венцом самоотречения. Она провела незнакомца через две или три опрятные, скудно обставленные комнатки к двери в спальню. Собственно, это был просто дверной проем. Там, где некогда был порожек, доски выкорчевали и заложили ямку дощечкой вровень с полом. Фонтин вошел в спальню. Альфредо Гольдони сидел в инвалидной коляске у окна, выходящего на поля у подножия горы.

У него не было ног. На обрубки его некогда сильных бедер были натянуты штаны, а штанины приколоты английскими булавками к поясу. Тело и лицо у него были большие и неловкие. Возраст и увечье сделали их никчемными.

Старик Гольдони приветствовал незнакомца с деланым радушием. Жалкий калека, благодарный за каждый визит, боялся отпугнуть нового гостя.

Представившись и коротко рассказав, как он его нашел, Фонтин сел напротив инвалидного кресла. Угрюмая жена Гольдони принесла вина. Культяпки безногого старика были совсем рядом. У Эндрю на языке вертелось словечко «уродец». Он терпеть не мог человеческого уродства и не трудился эту неприязнь скрывать.

– Имя Фонтин вам что-нибудь говорит?

– Нет, сэр. Это что-то французское? Но ведь вы американец?

– А фамилия Фонтини-Кристи вам знакома?

Взгляд Гольдони изменился. В нем вспыхнула давно позабытая тревога.

– Да, конечно, я знаю эту фамилию, – ответил безногий. Его голос тоже изменился. – Фонтин – Фонтини-Кристи. Значит, итальянец стал французом, а носит эту фамилию американец. Вы – Фонтини- Кристи?

– Да. Савароне мой дед.

– Богатый синьор из северных провинций. Помню, помню. Уже смутно, конечно. В конце двадцатых он останавливался у нас по пути в Шамполюк.

– Гольдони были его проводниками в горах. Он приезжал с сыновьями.

– Мы были проводниками у всех путешественников.

– А вы когда-нибудь были в проводниках у моего деда?

– Возможно. Я, знаете, с ранней юности работал в горах.

– Вы можете припомнить поточнее?

– Знаете, в свое время я проводил по Альпам тысячи людей.

– Но вы только что сказали, что помните его.

– Не очень хорошо. И скорее имя, чем его самого. А что вас интересует?

– Информация. О путешествии в горы, которое пятьдесят лет назад предпринял мой дед со своим старшим сыном.

– Вы шутите!

– Нет, отчего же. Мой отец Виктор… Витторио Фонтини-Кристи послал меня из Америки за этой информацией. Мне это совсем некстати. У меня очень мало времени, поэтому мне нужна ваша помощь.

– Я бы рад вам помочь, да не знаю чем. Путешествие в горы пятьдесят лет назад! Разве такое можно упомнить?

– Меня интересует человек, который их вел. Проводник. Отец утверждает, что это был сын Гольдони. Дата – четырнадцатое июля тысяча девятьсот двадцатого года.

Фонтин не мог сказать с полной уверенностью – возможно, этот инвалид-урод просто превозмог приступ боли или пошевелился в раздумье, – но он отозвался! На дату. Он вспомнил дату. И тут же, пытаясь скрыть волнение, торопливо заговорил:

– Июль двадцатого… Два поколения назад. Нет, невозможно. У вас нет ничего – как это по-английски? – более определенного, что бы помогло мне вспомнить?

– Проводник. Гольдони.

– Это не я. Мне тогда было чуть больше пятнадцати. Я, конечно, уходил в горы в довольно юном возрасте, но не в пятнадцать лет. И не как основной проводник.

Эндрю внимательно посмотрел инвалиду в глаза. Гольдони нервничал: ему не понравился взгляд гостя,