осколками стекла и металла.
– Да… Знаю. Я же видел. – Эдриен снова ощутил волну тошноты.
– Но сегодня довольно теплый вечер. Думаю, стекло слева, со стороны водителя, было опущено. Не могу присягнуть – машина-то вся покорежена, – но очень может статься, что в вашего приятеля стреляли в упор.
Эдриен поднял на врача глаза. В сознании вдруг всплыли слова, которые семь лет назад брат сказал ему в Сан-Франциско: «…Идет настоящая война… И стреляют настоящими патронами».
Среди бумаг в «дипломате» Невинса лежало признание, собственноручно написанное офицером в Сайгоне. Приговор «Зоркому корпусу».
А он дал своему брату пять дней на размышление.
Боже! Что же он наделал!
Эдриен доехал на такси до ближайшего полицейского участка. Пользуясь своим положением юриста, он получил возможность переговорить с сержантом.
– Если тут дело нечисто, мы выясним, – процедил сержант, глядя на Эдриена с недовольным выражением – так полицейские всегда смотрят на юристов, которые суют свой нос в расследование еще до того, как полиция сумела во всем разобраться.
– Он был моим другом, и у меня есть основания полагать, что дело весьма нечисто. Вы нашли грузовик?
– Нет. Но нам известно, что на шоссе его нет. Вертолеты держат под наблюдением все дороги.
– Грузовик был взят напрокат.
– И это нам известно. Мы проверяем все прокатные агентства. Почему бы вам не пойти домой, мистер?
Эдриен перегнулся через стол, вцепившись рукой в его край.
– Мне кажется, вы не совсем серьезно ко мне отнеслись.
– Слушайте, мистер! Каждый час нам докладывают о десяти смертельных исходах. И что же вы хотите – чтобы я бросил все другие дела и послал взвод людей играть в прятки с этим грузовиком?
– Я скажу вам, чего я хочу, сержант. Я хочу получить рапорт патологоанатомической экспертизы о происхождении ран, обнаруженных на лице погибшего. Ясно?
– Что вы такое говорите? – презрительно отозвался полицейский сержант. – Каких ран?
– Я хочу знать, отчего его разорвало в клочья!
Глава 23
Поезд из Салоник востребовал свою последнюю жертву, думал Виктор, лежа в постели у себя дома в Норт-Шоре и глядя на пробивающиеся сквозь зашторенные окна лучи утреннего солнца. На свете не существует больше причин, по которым во имя его может быть загублена еще хоть одна жизнь. Энричи Гаэтамо стал последним мертвецом, но Виктор не сожалел о его смерти.
Ему самому уже недолго осталось. Он прочел это в глазах Джейн, в глазах врачей. Этого следовало ожидать. Ему было даровано слишком много отсрочек.
Он надиктовывал все, что мог вспомнить о том давнем июльском дне. Господи, как же давно это было – почти вся жизнь прошла с тех пор! Он пытался проникнуть в самые потаенные уголки памяти и отказался от болеутоляющих наркотиков, боясь, что они притупят воспоминания.
Константинопольский ларец надо найти во что бы то ни стало и передать его содержимое ответственным людям, способным оценить это должным образом. И необходимо предотвратить, сколько бы ни была мала такая возможность, бездумное раскрытие его тайны. Он возложит эту миссию на сыновей. Теперь тайна Салоник принадлежит им. Близнецам. Они сделают то, чего не сумел сделать он: найдут константинопольский ларец.
Но в цепи по-прежнему недостает звена. Он должен найти его, прежде чем состоится разговор с сыновьями. Что знают в Риме? Что удалось Ватикану узнать о Салониках? Вот почему он позвал сегодня этого человека. Священника по имени Лэнд, монсеньора из Нью-Йоркского архиепископства, который навещал его в больнице несколько месяцев назад.
За дверью спальни раздались шаги, потом послышались тихие голоса Джейн и посетителя. Священник!
Тяжелая дверь бесшумно отворилась. Джейн впустила гостя и вышла. Священник держал в руках книгу в кожаном переплете.
– Спасибо, что пришли, – сказал Виктор.
Лэнд улыбнулся и тронул кожаный переплет книги.
– Это «Милосердное завоевание. Во имя Господне». История клана Фонтини-Кристи. Мне подумалось, вам это может быть интересно, мистер Фонтин. Я обнаружил эту книгу очень давно в одной книжной лавке в Риме.
Монсеньор положил фолиант на тумбочку рядом с кроватью. Они пожали друг другу руки. Каждый из них, подумал Виктор, оценивает собеседника.
Лэнду было не более пятидесяти. Среднего роста, широкоплечий, с могучей грудью. Лицо резко очерченное, типичное лицо англиканского священника, карие глаза под густыми бровями – более темными, чем его коротко стриженные и тронутые сединой волосы. Приятное лицо, умные глаза.
– Боюсь, что издание было предпринято из тщеславных побуждений. Сомнительного достоинства привычка, типичная для начала века. Наверняка эта книга никогда не переиздавалась и написана по- итальянски.
– И к тому же старомодным североитальянским стилем, – добавил Лэнд. – Полагаю, что-то вроде придворного викторианского стиля, если подумать об английском эквиваленте. Со множеством архаизмов.
– Тут у вас преимущество! Мое знание языков не столь глубоко, как ваше.
– Но для Лох-Торридона оказалось достаточно, – сказал священник.
– Да, вероятно. Садитесь, пожалуйста, монсеньор Лэнд. – Виктор указал на стул рядом с кроватью. Священник сел. Они смотрели друг на друга. Виктор заговорил: – Несколько месяцев назад вы посетили меня в больнице. Зачем?
– Мне хотелось увидеть человека, чью жизнь я столь тщательно изучал. Позвольте быть с вами откровенным?
– Вы бы не пришли ко мне, если бы решили избрать иную линию поведения.
– Мне сказали тогда, что вам осталось жить недолго. И я самонадеянно вообразил, что вы позволите мне причастить вас.
– Что ж, это откровенно. И в самом деле самонадеянно.
– Я это понимал. Вот почему я больше не приходил. Вы тактичный человек, мистер Фонтин, но вам не удалось скрыть свои чувства.
Виктор внимательно посмотрел в лицо священника. Та же печаль, что запомнилась ему в больнице.
– Зачем вы изучали мою жизнь? Неужели Ватикан до сих пор занимается розысками? Неужели Донатти и его поступки не получили должной оценки?
– Ватикан постоянно что-то изучает. Исследует. Эти исследования не прекращаются. А Донатти не просто получил должную оценку. Он был отлучен от церкви, и его останки не были преданы земле по католическому обряду.
– Вы ответили на два моих последних вопроса, но не на первый. Почему – вы?
Монсеньор положил ногу на ногу, сцепив руки на колене.
– Меня интересует социальная и политическая история. Иными словами, я ищу признаки конфликтных отношений между церковью и обществом в разные исторические периоды. – Лэнд улыбнулся. – Побудительным мотивом для этих исследований послужило стремление доказать превосходство церкви и ошибочность попыток тех, кто с ней боролся. Но невозможно отыскать благо во всех случаях. И, разумеется, его не найти в тех бесчисленных прегрешениях против здравого смысла и морали, которые я обнаружил. – Лэнд больше не улыбался. Его намек был вполне ясен.
– То есть казнь Фонтини-Кристи была прегрешением? Против чего? Здравого смысла? Морали?
– Пожалуйста, – быстро сказал священник. Он заговорил тихо, но настойчиво. – Мы оба знаем, чту это
