Предшествовавшие дни были полны событиями и новыми впечатлениями, радостными и горестными для меня, так что я немного нервами расстроилась: 5 октября я получила из Алтата письмо о болезни мамаши; известие это меня крайне потрясло, потому что я готовилась к экзамену, а тут пишут: «Приезжай скорее». Я не знала, что мне делать, ехать ли – все бросить или докончить экзамены. Но, немного одумавшись и пораздумав, решила кончить начатое, положившись во всем на Бога. 8 октября я выдержала экзамен: этот день был полон тревоги; с экзамена я пришла уж в 3 часа сильно утомленная, к тому же и обрадовалась, что выдержала, но отдыхать было некогда, нужно было искать попутчика. Но, к счастью моему, попутчица мне нашлась скоро. Этот день я ужасно утомилась, это без влияния или даром для меня не прошло.
9-го в 14 часов я выехала из Красноярска со страхом и надеждой за мамашу. Домой приехала я 11 октября. В Ачинске встретилась с братом. Мамашу я застала плохой, но она уже начала выздоравливать. Дома все ходят какие-то жалкие, растерянные, везде беспорядок.
Утром просыпаюсь и вижу, что в доме расхаживают Саша с Машей и Кеша; я сначала подумала, что вижу во сне, но потом уверилась в действительности. Четыре дня, которые жили гости, я ходила как в тумане от хлопот и беспорядка в доме, и голова сильно болела, а как уехали гости, еще хуже стало: кругом тихо, только стоны мамы. На душе пустота и уныние – после всего бывшего шума и вдруг наступило затишье. Но оно наступило ненадолго: назавтра я отправилась в школу.
Школа наша крайне неприглядная, в караулке, которая занимает всего какую-нибудь квадратную сажень, учеников же пришло 30 человек. Хотя я и ужасалась от всего виденного в школе, но все-таки рада ей: она меня спасет от скуки и уныния. Теперь вот хоть знаю, что есть живое дело, буду работать, а работы на первое время очень много в неустроенной школе, да и неопытна я еще в этом деле, и это тоже прибавит работы и забот.
Решила ехать в Назарову исповедаться и послать бумагу в Енисейское Епархиальное женское училище, иначе бумаги о моем определении долго не придут. Священник назаровский о. Николай мне очень понравился: умный, развитой и веселый, радушный. Там пришлось ночевать, хоть и не входило в расчеты. Время провели в игре в мушку и в разговорах. Утром о. Николай предложил посмотреть их школу (школа-то министерская). Учитель, конечно, недоволен крестьянами, что столов нет и то, и другое, а я подумала: «А у нас-то в 30 раз хуже», – даже стыдно стало за свою школу. В общем, мне их школа очень понравилась, только, конечно, не было времени познакомиться с их способом преподавания, потому что мы торопились домой с Кешей.
Ах, какое горестное событие: пришло известие, что наш Государь Император Александр Александрович III скончался; сегодня служили о нем панихиду. Мне очень-очень жаль Государя. И опять пустота какая-то, чувствуется одиночество, хочется плакать, когда вспомнишь Государя. Каким-то будет новый Государь, такой же ли умный и добрый, а этот был мудрый, как говорят. Я помню, как помер Государь Александр II, мне было в то время лет 10.
Сегодня приводили народ к присяге новому Государю Николаю Александровичу II и наследнику Георгию Александровичу. Я не была в церкви, но присяжный лист подписала, как учительница.
Мамаша все еще хворает, поправляется плохо. После обедни был в гостях у нас волостной старшина и некоторые крестьяне нашего села. Папаша раздражительный, как и всегда, а к Рождеству, наверное, еще хуже будет. Я не знаю, какую я роль исполняю в доме моего отца. Тяжело на душе.
Сегодня, как и всегда, день прошел однообразно; все, как по заведенной машине. Что-то писем долго нет из Красноярска; от Тарасовых было одно, но от Мити не было; не знаю, какие причины тому, хотя я уже ему три письма писала; неужели и тут придется разочароваться? Подожду почту, что-то скажет? Где же искать удовлетворения? Жизнь так скоро идет, и еще год пройдет даром, хоть принесу, да это пока неизвестно, принесу или нет, пользу, а сама-то уж верно потеряю для себя этот год. Жизнь в Алтате плохо влияет на меня: я становлюсь одичалой, тупею, не хочется говорить и развиваться. А анализ: в результате получается застой. Приезжая в город, где могу быть в обществе, я становлюсь нелюдимой, и хотелось бы быть там и что-то давать, да не можешь приноровиться к людям. Нет, лучше бросить все, забыть. Завтра первый раз буду одна заниматься в школе. Скоро ли хоть письма придут, еще два дня ждать.
Право, нет времени писать каждый [день], хоть бы и хотелось: то школа, то хозяйство, а тут и Нюрочка больна. Я не могу выносить ее мученья, уж бы скорее то или другое. За что она так страдает? А писем все еще нет и бумаги из совета тоже; что они там застряли, хоть бы строчку. Уж я напишу Мите, поблагодарю за «частые» письма, противный, и Манька [Мария Васильевна Красножженова, подруга Татьяны Петровны по Красноярску. Работала в Красноярске учительницей. –
О, Матерь Божия, спаси мне Нюрочку! Сегодня снег целый день, и на душе тоже снег идет хлопьями. В окно смотрю: там смутно, неприглядно; на душе пустота, я сижу, в голове тупая боль. Нюрочка лежит посреди кровати, глаза у нее то закрываются, то раскрываются, блуждающие, как будто она смотрит и ничего не видит или не понимает ничего; кашель все усиливается; губы обгорели, так что мясо клочьями запекшееся. Страшно на нее смотреть, уж очень похудела.
Сумерки все больше надвигаются; я сижу, как-то бесцельно смотрю кругом; у меня мелькает мысль, почему я не могу молиться за Нюру, как раньше в Белом Яру простаивать часы и горячо молиться о выздоровлении, и не плачу, а теперь какая-то тупость. Ведь знаю я, что потом, если, Боже, сохрани, она умрет, я с отчаяния и раскаяния не знаю, что сделаю над собой, и все-таки я сейчас похожа на бревно, мне хочется спать только или сидеть истуканом. Что же это, право, со мной? Не могу побороть, стряхнуть это нехорошее состояние, а нужно бы. О, Боже мой, как она мечется, кричит; а то затихнет, так тогда все головкой вертит и ногой шевелит все правой. Я начинаю раздражаться, смотря на эту ногу. Завтра двенадцатый день, что-то будет…
