что укладывал ноги на стол; до мозга гостей, написалось, а хотелось, до мозга костей; магия жизни, любовной, кухонной, уличной, ночной, взрослой, огромной, будь.

Может быть, кто-то, кому повезет щедрее, чем мне, когда-нибудь откроет, как открывают неведомую землю, бесценные записки независимого соглядатая, за которыми, возможно, охотились все российские спецслужбы. Если они не погибли в огне. Не спецслужбы, а записки. Если, допустим, хитрая, любящая, все понимающая Василиса сховала их до поры до времени, лет на двадцать или на все пятьдесят, чтобы, пока опасно, они лежали молча и не высовывались, а высунулись бы, когда опасная пора пройдет, и тогда публика узнает, что на самом деле знал, видел, пережил, запомнил и надумал о себе и о нас с вами, за все про все, что с нами случилось, ее выдающийся муж, пройдя реально огонь и воды и медные трубы. Мне – не довелось.

Что-то изменилось в мире. Какая-то огромная и неуловимая, как бы желеообразная, но невидимая живая субстанция перекинулась. Насытилась ли она общечеловеческими неправедностями до предела и погибала или переходила в иное, лучезарное, качество, и мы внутри нее и вместе с ней, – Бог весть. Оставьте мертвым хоронить своих мертвых – простая истина, а как долго до нее добираться. Перекинуться – это ведь и умереть. Умереть, чтобы умереть или умереть, чтобы возродиться. Обречены мы, или нам светит надежда. Вопросы для малого круга моих людей и для цивилизации в целом. Мне, взрослой, навсегда адресована детская фраза Щелкунчика: что есть человек и во что он может превратиться?

А дальше произошло то, что у всех на слуху, весть взорвалась, как взрывается новая или сверхновая, и со сверхзвуковой скоростью разнеслась во все стороны нашего маленького земного шарика, что спутало карты странам и партиям, политикам и политологам, ученым-академикам и мигрантам-дворникам, и прочая, и прочая, суицид, сами знаете, кого, а была ли то, вправду, самоказнь, как писали, или, вправду, казнь, как болтали, или, может, гигантская мистификация, так и осталось тайной, по меньшей мере, до сегодняшнего дня, потому что вот кто был перекидчик, всем перекидчикам перекидчик, и окружение из перекидчиков, и хотя требовал мочить перекидчиков в канализации, дальних замочил, а ближних не успел, замочили ли его или сам это сделал, и означало ли это прощание с прошлым и наступление будущего или совсем наоборот, как знать. Потому что была ли то казнь, или самоказнь, или вообще гигантская мистификация… Я повторяюсь, как заезженная пластинка. Потому что это, как заезженная пластинка, повторяется в моем мозгу, хотя я не политик, и не политолог, и не мигрант-дворник, а вот поди ж ты.

Длилась вечная осень, переходящая в зиму, не зимнюю, а такую же осеннюю, без снега, сна и сновидений.

Еще ее называют земляничной зимой.

Время-перекидчик застыло на часах истории.

Перекидной календарь отрывался как хотел.

Телефон зазвонил.