мужа на 14 лет. Рядом другие камни и плиты – французские и немецкие имена, но главное – годы, годы жизни, которые выглядят как ошибка! 1901–2002, 1908–2000, 1899–1992 – и так везде. В Швейцарии действительно самая высокая средняя продолжительность жизни в Европе – более 79 лет. Набоков почти уложился, прожив 78.

Вот как умирают мировые классики. Никаких мальчишеских дуэлей, нервических побегов и хриплого предсмертного бреда на станции «Астапово», никакой чахотки и бокалов шампанского, тем более пыток, ссылок, агоний в лазаретах ГУЛАГа, тем более самоубийств.

Величественное угасание у любящей супруги на руках. Вместо изгнания или ухода из дома – подчеркнутая, сознательно избранная бездомность, жизнь в стертом пространстве роскоши. Последнее набоковское пристанище никак не обратить в, что называется, «дом-музей», и не только потому, что «гостиница-музей» – это абсурд, но и потому, что ни один предмет здесь не несет печати его личности. Что показывать посетителям, когда даже воспетых нашими классиками гостиничных клопов здесь нет? Скажете, Набоков – русский писатель? Никогда. Русские писатели так не умеют.

Процесс начался незаметно, в прошлом, позапрошлом году – сейчас он, похоже, на пике.

Историки языка еще напишут об этом диссертации и монографии.

Сначала слова «жестко», «жесткий», употребляемые в оценочном смысле, утратили отрицательный оттенок. Тут-то и зазвучало: «Какое жесткое и талантливое кино»; «Роман яркий и жесткий». Без всяких «но». Жесткое, собственно, и стало значить «талантливое», производящее сильное впечатление.

Пословица «Мягко стелет да жестко спать», клеймящая лицемеров, зазвучала наивным анахронизмом. Это в далеком смешном прошлом сон на мягкой перине казался сладок. Сегодня даже ребенок знает, что спать на мягком вредно. Перину сменил жесткий ортопедический матрас, помогающий сохранить осанку. Ведь человек новой формации, homo rigidus, «человек жесткий», должен быть стройным, держать спину прямо.

Вскоре на железном дереве жесткости вылез неологизм-отросток. «Жесть, жесть, жесть!» – дружно токует сегодня великое множество молодых носителей современного русского. Согласно данным Google за последнюю неделю, например, это сленговое словечко употреблено в интернет-дневниках 3924 раза. Одноименный московский клуб и фильм – лишь слабый отголосок гудящего хора. «У меня в квартире такой бардак, что я даже часы свои потерял в нем. Жесть какая-то». «Самая жесть – это не дождь. Мокрая разметка – тоже ничего. Самая жесть на дороге – это снятый асфальт». «2 экзамена в один день и ни-и-и-и одного конспекта… жесть-жесть-жесть». Последний фильм Тарантино «Доказательство смерти», где от симпатичных девушек остаются окровавленные рожки да ножки, тоже, разумеется, «жесть». «Груз 200» Алексея Балабанова – жесть уже нереальная. Адская. «Мне хотелось встать и уйти, так как моя психика не выдерживала… но это просто жестокость… жесть…», – грустно пишет потрясенная фильмом блоггерша. Примечательно, что и в «Жести» Дениса Нейманда, и у Тарантино, и у Балабанова действует маньяк.

А как иначе? Кино ведь должно быть жестким. То есть талантливым.

Как будто моду на слово «жесть» (до того используемое только диджеями) ввела группа «Кровосток», исполнив композицию «Жесть как онa есть». Однако истоки романтизации жесткости лежат, конечно, в куда более старинном произведении.

«Зачем так мягки, так покорны и уступчивы? Зачем так много отрицания, отречения в сердце вашем? Так мало рока во взоре вашем? А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, – как можете вы когда- нибудь вместе со мною – победить? А если ваша твердость не хочет сверкать и резать и рассекать, – как можете вы когда-нибудь вместе со мною – созидать? Все созидающие именно тверды. (…) Совершенно твердо только благороднейшее. Эту новую скрижаль, о братья мои, даю я вам: станьте тверды!»

Узнаете? Это Ницше. Именно так говорил странствующий философ Заратустра. В современном переводе призыв Заратустры наверняка звучал бы как «Станьте жесткими». А сколько раз приходилось слышать это в редакциях самых разных изданий: «Надо писать жестче!» То есть четче. В смысле лучше. Без соплей.

Общество, полюбившее жесткость. В каком направлении будет сделан следующий шаг? Для этого достаточно вспомнить, кому философия Ницше пришлась ко двору. Наш путь лежит туда – к тропам, утоптанным коваными сапогами нацистов и сталинских соколов. Там нет места старости, слабости и страху. Там обитают молодые, сильные, жесткие ребята. С волевой челюстью, стальным взглядом, отличной потенцией, твердые и четкие, словно специально вылепленные под исполнение жестко поставленной задачи. И кто, скажите, тогда сыграет роль доброго и мудрого Гудвина, который подарит этим железным дровосекам человеческие сердца? Но главное – захотят ли дровосеки его искать?

Столкнулись две новости – одна громокипящая, разрастающаяся на глазах, захватывающая и поджигающая медийное пространство, как бурлящая лава. Вышла последняя книга о Гарри Поттере. Дописав ее, Джоан Роулинг рыдала несколько часов. Поттер установил новый рекорд… Русские фанаты перевели книгу за два дня… На фоне этого волшебного успеха, как деликатно выразилась сама Роулинг, «немного похожего на безумие», разыгралась история противоположного заряда. История одного литературного неуспеха и его печальных последствий.

Британский писатель-дебютант Дэвид Лассман, отчаявшийся опубликовать свой роман «Храм свободы», много месяцев подряд получавший от издателей отказы, разослал обидчикам первые главы из романов Джейн Остин «Гордость и предубеждение», «Доводы рассудка», «Нортенгерское аббатство». Лассман укрылся за женским псевдонимом, поменял названия книг, имена главных героев и топонимы, но не язык. Он оставил даже классическую первую фразу «Гордости и предубеждения» («Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену»), которую знает каждый англичанин, примерно как мы «Мой дядя самых честных правил» или «Все счастливые семьи похожи друг на друга…» Эксперимент удался: 17 из 18 издательств, среди которых были крупнейшие – в том числе «Penguin» и публикующее Роулинг «Bloomsbury», – дружно отвергли присланные рукописи. Лишь в одном Лассман был практически разоблачен: редактор вежливо посоветовал ему поостеречься наследников Джейн Остин, поскольку существует такая вещь, как плагиат. Наверное, не узнать классика, романы которого десятки раз экранизировались, звучат по радио и проходятся в школе, позорно. Очевидно, профессиональные читатели Лассмана не обладали достаточной эрудицией. И все же в отсутствии квалификации и профессиональной чуткости их никак не упрекнешь.

Подопытные литагенты и издатели различили в присланных текстах главное: они неоригинальны. Не распознав романов Джейн Остин, они тем не менее среагировали на вторичность продукта, видимо, предположив, что перед ними нечто вроде изысканной стилизации под романы начала ХIХ века, однако стилизации самозамкнутой, никак не апеллирующей к опыту человека, живущего в веке ХХI. И дружно решили: над историей страстей провинциальных английских барышень, пусть и описанных острым, проницательным, ироничным пером, сегодняшний читатель просто уснет!

«Случай Лассмана» обнаружил удивительную вещь: абстрактное качество никого не интересует. Литература, желающая быть прочитанной, просто обязана быть утилитарной, развернутой в злободневность, – совсем необязательно на внешнем, сюжетном, содержательном уровне, это может быть сделано тоньше и глубже. В книгах той же Роулинг, например, достаточно узнаваемых аллюзий, позволяющих читателю ощутить внутреннюю причастность даже и к насквозь вымышленному миру. Спасибо Лассману, он нам напомнил – искусство должно быть актуальным. Как актуальной была музыка Моцарта для его первых слушателей, как актуальна была поэзия Пушкина, на короткой ноге с которым чувствовал себя не один Хлестаков, но и многие его читатели. Будь актуален, писатель, иначе в 17-ти издательствах тебе укажут на дверь, а в 18-м прозрачно намекнут, что ты пустышка и плагиатор. И будут совершенно правы.

Вышла новая книжка Евгения Гришковца «Следы на мне». Это сборник историй из жизни автора – про дружбу, службу, учебу в университете, первую работу за деньги, первую собственную квартиру. Гришковец представил книжку в Театральном центре «На Страстном», сыграв спектакль «Дредноуты», спектакль уже не новый, и не о нем сейчас речь, да в общем и не о Гришковце. Его за последний год-два не пнул только ленивый. Вышел, мол, в