будучи в ужасе от атаки манька в метро, она ранена, поражена бесстыдством схватившей ее прямо за ее сокровенность руки. Длинная ассоциация с насилием, которое пережила в концлагере. Здесь и сейчас происходило другое. С невидящими глазами эти двое прижимались все теснее, я видел руку, невзначай нырнувшую этой тетке прямо в промежность. На секунду открылось: лапа прижатая к батистовому животу, мнущая легкую ткань – уже показалось бедро и подвязка!
Я поднял глаза – две маски из маскарада, застывшие и невидящие. Все вместе мне показалось стоп- кадром маскарадной толпы в желтом доме. «Смерть Марата» в постановке «Де Сада» Вайса!
Я задохнулся от ярости и, не в силах выносить сцены, выбрался из вагона, чувствительно толкнув амбала, занятого своим гнусным делом.
На платформе Добрынинской я отдышался. И понял, что мое возмущение вызвано не моральным осуждением, а… негодованием, что не ко мне прильнула всеми своими формами перезрелая телка! Мало того, что перевернулся мир! Свершилось и другое, еще более страшное – я сам «перевернулся» и не заметил, как!!!
Зависть, ревность и ярость на удачливого самца.
«Грязь! Какая грязь! Стыд!! Ужас! Гнусь!» – я корил себя, но не в силах был себя изменить «обратно»! Длительное воздержание сделало меня… зверем! Животным! Я догадался, что непотребство могли видеть многие, но никто не нарушал правила игры, принятой в зверинце, не вмешался. И я тоже хотел близости с другим животным, а не с тонкой душой или нежной сущностью мыслящей женщины – вот что я открыл тогда в метро. Вот что вызвало гнев во мне, когда косоглазка залепила свое «не в метро, дядя!»
Многим женщинам, заключил я, знакомы эти приставания метро-маньяков. И некоторые принимают их благосклонно! И все – как норму.
«Не упаду больше так низко! – решил я. – Низость начинается с подобной пристальности и подобных мыслей! Чище и лучше – честные шлюхи!»
С тех пор я наладился снимать девок. Деньги у меня завелись, когда я бросил свои литературные опыты. Как химик я быстро «востребовался» в одной конторе, где врезали по фальшаку – гнали паленку, спирт, им нужен был спец по качеству продукта – чтобы свести к минимуму долю побочных веществ, неизбежных при выбранной ими технологии: альдегид и все такое. Они не были отравителями, эти алхимики. Я помогал им искать философский камень, чтобы люди на планете получали только слепой ломовой кайф, избегая слепоты и смерти. Я добился результата, который позволял мне без риска брать пару пузырей для внутреннего пользования, когда надо было кирнуть моих дам. Лимон, жженый сахар, ваниль, нирвана. Все, кроме нежного вещества любви. Которого одного я жаждал. Очищенного от житейской скверны. Я очищался с бля-ми и грезил о гамсуновской Илояли из «Голода».
Я отделил секс от Беатриче, позу «сзади» от Лауры. Французские радости от Изольды. Моя Илояли стонала и плакала в углу спальни, когда сотрясалась мамина арабская кровать, доставшаяся мне по наследству. Она была такая большая, что я постоянно находил в ней мамины шпильки, ночные рубашки и томики стихов Тушновой и Регистана.
Мать оставила мне квартиру на Молодежке и немного денег. Туда я и водил путан.
Бляди были моими союзниками – они предлагали все, кроме любви. То есть не подмешивали в чистый продукт секса это ядовитое вещество, способное, как гидролизный спирт, сначала ослепить, а потом убить.
Я мечтал в «стране далекой» найти любовь «без детей».
Голод я утолял с публичными гражданками шестнадцати республик, свободных от союза.
До момента, когда Косоглазка констатировала смерть моего героя.
«Ну, а как теперь с любовью, парень?» – я понял, что созрел для любви без всяких мешающих добавок как раз тогда, когда утратил способность «любить» вообще!
Удар был слишком силен. Но фраза насчет метро вызывала какое-то смутное беспокойство.
Тут-то мной стали интересоваться женщины из тех, которые спят и видят осчастливить мужчину. Что они во мне находили? Ведь женщины нижним чутьем чувствуют, когда у мужика его птичка больше не вылетает из скворечника! Или?
Нет, проверять потенцию «на паршивость» съемом жриц с панели я теперь не решался, они не заслуживали такой подлянки, я не заслуживал такого падения – чтобы повторилось то же, что с моей последней феей ночи.
Я попробовал пошарить старые связи: поискать по мастерским друзей, где тусовались покладистые вумены. Вдруг я просто не угадываю свой «расовый» тип?
Дело в том, что я проходил в компаниях как творческий кадр. Не химиком же мне было слоняться по злачным местам, где оттягиваются творческие личности?! Когда-то я мечтал стать художником. Не получилось, не хватило терпения и куражу. Я закончил МИХМ, (чтоб вдарять по химмашиностроению, там учили, кто не знает), проработал в секретном ящике до самых реформ, химича над БОВами – боевыми отравляюшими веществами, которые международное сообщество (было такое, оказывается!) приговорило вскорости к уничтожению в городке Шиханы, где на генетическом уровне населения остались следы наших достижений, – мой негритянский труд, выходит дело, был мартышкин – не в кассу, хотя и в кассе платили гроши. Тайком я писал. Как многие. Реформы, помимо новых толстых с ударением на первом слоге, вызвали к жизни новых толстых с ударением на последнем. Успех Сорокина и Ерофеева окрылил аж три поколения «некстов», желающих идти с ними вместе к славе и тиражам через слово и ложь возвышающую! Издал книжонку и я, напечатался в альманахе. Не хуже, чем у людей. Мы все пока были из одной кастрюли – не дворяне из гнезд и не из Царского села лебеди. Грамоте без «ятей» и «еров» учились у партийной арины родионовны, шишкинской Гальпетры.
Однако деньги платили в других местах. Я стал колотить бабульки в сфере винных паров.
После того, как мой трест, который лопнул, выбросил и меня в виде пара в большую жизнь, в семью безработных семью-восемью-десятников, меня и застиг удар ниже пояса!
Дождливым вечером, набравшись решимости из пары рюмок в бистро, пошел в мастерскую моего кореша-скульптора. Отличный мужик, сваял Венеру с рогами, как у Моисея Микеланджело. Потом пьяные лузеры рога эти отбили, со смыслом была вещь, украсила бы любой музей. Но у гениев своя судьба, они по-своему тоже лузеры. Девчонки у него бывали, хотя выпивку он ценил больше.
Я затарился «Посольской» собственного производства от лучших времен и пельменями «Тетя Даша». Толян был рад, открыл не сразу, просканировал меня и мои бутылки через волчок своей чугунной двери в полуподвал. Две телки сидели на топчане, как раз под полкой с гипсами: головы всех чертей и Канта заодно. Девушки гляделись, как подставка каминных часов. Одна справа рукой подперлась, другая – слева. Ноги в позе Русалочки в Копенгагене. Но юбчонки не затрудняли обзор: много ног и просматривается место, откуда они берут свое начало. Смотрю, как школьник в форточку женской консультации. И никакого эффекта.
– Толь, он у тебя что, освободился недавно что ли? – спрашивают нимфы про меня.
– Ага, – отвечаю. – Вчистую! Рифму подбирайте сами!
– Юморной. Не Петросяном кличут?
– Бери выше, Петрушкой!
Они переглянулись и решили проигнорировать меня и мой доперестроечный юмор. Я понял, что дело не в юморе, просто у меня на роже написано, что я потерял в каракалпакской норке той роковой ночью. В общем, тут я ни по какому не прокатывал. Те же бабцы, что вчера давали «художникам» за интерес плюс водяру, сегодня западали на тусклую зелень – грины, или яркую – молодость. Лучше то и то в одних штанах.
«Извини, старикан, чего-то они сегодня не реагируют… Посиди еще, может, ослабнут? – утешал меня хозяин в сторонке. Зубило и молот закалили его самого, включая потенцию, а мастерская в центре гарантировала интерес к нему. – Попозже еще должен подъехать народ».
Я не очень и расстроился – не запал ни на одну. Все в штанах молчало, как я не раздевал их глазами. Полный ноль. Нечего и пытаться.
Все-таки мы наподдавались, девушки таки ослабли, я одну увел на койку в нише, юбку она сняла сама, я вяло принялся за колготки. «Слушай, давай не будем снимать колготки, а?» – вдруг тормознула она на полдороге. «Гляди сама, подруга». Руки мои по застарелой привычке расщепляли колени, втискивалсь куда- то там, но страсть, страсть – где она? «Старость вместо страсти!» Я не озвучил афоризм, пошел, вмазал на посошок и незаметно слинял, не прощаясь с хозяином.
