родителями, если они тебя помнят, наконец, жениться, обзавестись детьми, сыновьями и дочерьми. И я дам тебе экземпляр нашей книги, переплетенной в кожу, ты захватишь его с собой. Я научу тебя находить в ней свое имя на каждой странице, и дети твои узнают, что их отец известен во всех краях света, где только читают книги. Разве сочинение книг не прекрасное занятие, Пятница? Разве тебя не переполняет радость при мысли, что ты в некотором смысле будешь жить вечно?
Сделав такое вступление, я открываю вашу книгу и начинаю читать Пятнице вслух.
- Это история миссис Вил, еще одной скромной особы, ставшей знаменитой благодаря сочинителю мистеру Фо, - говорю я. - Увы, мы никогда не увидим миссис Вил, потому что она ушла в мир иной, а что же касается ее подруги миссис Барфилд, то она живет в Кентербери, городе, что лежит на этом острове, именуемом Британией, к югу от нас; вряд ли мы туда когда-нибудь поедем.
Пока я болтаю языком. Пятница трудится, согнувшись над стиральной доской. Я не жду, что он чем- либо покажет, понимает ли он меня. Для меня достаточно надежды, что, когда я окружаю его густой атмосферой слов, в нем рождаются воспоминания, умерщвленные владычеством Крузо, осознание того, что жизнь в молчании подобна существованию китов, этих громадных замков плоти, плавающих на большом расстоянии друг от друга, или пауков, сидящих в одиночестве посреди собственной паутины, заменяющей им весь мир. Пятница хоть и лишился языка, но не лишился слуха - так я говорю себе. Через уши он может воспринимать богатства, таящиеся в рассказах, и понять, что мир, вопреки тому, чему его научил остров, не голое, погруженное в тишину пространство (быть может, истинное значение слова «рассказ» в том и состоит, что он является вместилищем воспоминаний?).
Я смотрю на скрюченные пальцы его ног на досках или булыжнике и знаю, что они вожделеют мягкой и теплой земли. Как я мечтаю о саде, куда я могла бы его водить! Быть может, мы с ним погуляем когда- нибудь по вашему саду в Сток-Ньюингтоне? Мы будем вести себя тихо, как призраки. «Лопата, Пятница! - прошепчу я, вкладывая в его руку лопату. - Копай! - Этому слову хозяин его научил. - Переворачивай землю, складывай сорняки в кучу, мы их сожжем. Посмотри, какая лопата. Разве это не отличное, острое орудие? Это английская лопата, сделанная в английской кузнице».
Видя, как его ладонь сжимает черенок лопаты, как блестят его глаза, я нахожу первые признаки понимания им моих усилий: не ради прополки грядок (я уверена, что у вас есть свой садовник), даже не ради избавления его от праздности или ради здоровья, чтобы он покинул сырой подвал, а чтобы вознести мост из слов, по которому в один прекрасный день, когда он достаточно окрепнет, он сможет перенестись во времена, предшествовавшие его встрече с Крузо, потере языка, когда он жил, бездумно погруженный в слова, как рыба в воду, откуда он сможет постепенно скова вернуться, насколько хватит ему уменья, в мир слов, где живете вы, мистер Фо, живу я и все остальные люди.
Я показываю ему ваши ножницы, учу пользоваться ими. «Здесь, в Англии, - говорю я ему, - вошли в обычай живые изгороди, обозначающие границы земельной собственности. Конечно, они немыслимы в лесах Африки, Но здесь мы выращиваем живые изгороди из кустарника, ровно их подстригаем, чтобы точно обозначить границу нашего сада». Я состригаю ветки, пока Пятница не начинает понимать, что я делаю: не прорубать проход в вашей изгороди, но ровно подстригать ветки с одной стороны. «Теперь, Пятница, бери ножницы, - говорю я. - Стриги!» И Пятница берет ножницы и начинает стричь ветки, причем делает это безукоризненно ровно, и я знала, что он сумеет это сделать, потому что он отлично научился копать.
Я убеждаю себя, что я разговариваю с Пятницей, чтобы учением вывести его из мрака и тишины. Но правда ли это? Иногда благодушие покидает меня, и я пользуюсь словами лишь как кратчайшим путем подчинения его своей воле. В такие минуты я понимаю, почему Крузо предпочел не пробуждать его немоту. Иными словами, я понимаю, почему человек становится рабовладельцем. Теперь, после такого признания, вы, наверное, будете думать обо мне хуже.
Мое письмо от 25-го вернулось нераспечатанным. От души надеюсь, что вышла какая-то ошибка. Я снова запечатываю его в конверт.
Я ездила в Сток-Ньюингтон и видела, что ваш дом занят судебными приставами. Жестоко говорить такое, но я едва не расхохоталась, сообразив, в чем причина вашего молчания и что вы не потеряли интереса к нам и не повернулись к нам спиной. И все же я должна задать себе вопрос: куда же мне теперь адресовать свои письма? Будете ли вы по-прежнему сочинять наш рассказ, пока вынуждены скрываться? Будете ли вы оплачивать наше содержание? Интересно узнать, мы с Пятницей - единственные персонажи, которым вы оплачиваете жилье, пока пишете о них рассказ, или в Лондоне таких много - ветеранов итальянских походов, брошенных любовниц, раскаивающихся преступников, процветающих жуликов? Как вы устроили свою жизнь в изгнании? Есть ли женщина, которая готовит вам и стирает? Можно ли доверять вашим соседям? Помните: у приставов повсюду есть шпионы. Остерегайтесь общественных мест. Если вы разорены, приходите к нам на Клок-лейн.
Должна признаться, что на прошлой неделе я дважды побывала в вашем доме в надежде узнать какие-нибудь новости. Не сердитесь. Я не сказала миссис Траш, кто я такая. Сказала только, что у меня письмо для вас, сообщение чрезвычайной важности. В первый раз миссис Траш дала мне понять, что она мне не верит. Но моя настойчивость в конце концов ее покорила. Она взяла письма, пообещав, что они будут в безопасном месте, из чего я заключила, что она сумеет передать их вам. Права ли я? Получили ли вы их? Она дала понять, что очень за вас волнуется и ждет не дождется ухода судебных приставов.
Приставы расположились в вашей библиотеке. Один спит на диване, другой, видимо, на сдвинутых креслах. За едой они посылают на Кингс-Армз. Они готовы ждать месяц, два месяца, год - так они говорят; чтобы вручить вам ордер на арест. Ну, в месяц я еще могу поверить, но не в год - они просто не знают, как долго может тянуться год. Один из них, пренеприятный тип по имени Уилкс, открыл мне дверь, когда я пришла во второй раз. Он вообразил, что я посыльная между вами и миссис Траш. Он прижал меня в коридоре, когда я уходила, и начал говорить мне про Флит, как живут там люди, отвергнутые своими близкими, эти отверженные в самом сердце Лондона. Кто спасет вас, мистер Фо, если вас арестуют и посадят во Флит? Я думала, что у вас есть жена, но миссис Траш сказала, что вы овдовели много лет назад. Ваша библиотека пропахла табачным дымом. Дверца большого шкафа выломана, разбитое стекло даже не выметено. Миссис Траш говорит, что Уилкс и его дружок прошлой ночью привели с собой женщину.
Я вернулась домой на Клок-лейн в подавленном настроении. Иногда мне кажется, что силы мои безграничны, что я могу взвалить вас с вашими бедами себе на спину, а заодно и приставов, если понадобится, а также Пятницу и Крузо и наш остров. Но бывает и так, что меня разбивает усталость, и тогда я мечтаю возродиться к новой жизни в каком-нибудь далеком городе, где я никогда не буду слышать ни вашего имени, ни имени Крузо. Не можете ли вы поторопиться с вашим сочинением, мистер Фо, чтобы Пятница поскорее вернулся в Африку, а я избавилась от того жалкого существования, какое вынуждена влачить? Конечно, это скучно - прятаться от приставов, а сочинительство, несомненно, один из лучших способов времяпрепровождения. Воспоминания, которые я для вас написала, сочинялись, сидя на кровати, бумага лежала на подносе на моих коленях, сердце мое полнилось страхом, что Пятница сбежит из подвала, где он заточен, или просто отправится побродить и заблудится в лабиринтах улиц Ковент-Гардена. Все же я написала свои воспоминания за три дня. Слишком многое поставлено на карту в рассказе, который вы пишете, думаю я, потому что он не только откроет правду о нас, но и доставит удовольствие читателям. Я надеюсь поэтому, что вы будете помнить о моей несчастной судьбе, которая зависит от окончания вашей работы.
