Она делает паузу. Никогда прежде не обращалась она к нему с таким вызовом, с такой (как ему кажется) яростью.
– Вы звоните, и хорошо, что звоните, я не говорю, что вы не должны звонить по телефону. Несчастный случай, вы звоните, о'кей. Но это, – она взмахивает рукой, – это дело с душем не несчастный случай, тут не нужно срочно оказывать медицинскую помощь. Вы падаете в ванной, вы зовете какого-нибудь друга. «Я испугался, пожалуйста, приходи», – вот что вы говорите. – Она вынимает новую сигарету, потом, передумав, возвращает ее в пачку. – Элизабет, – говорит она. – Вы зовете Элизабет или зовете другую леди, свою подругу, я же не знаю ваших подруг. «Я испугался, пожалуйста, приходи, подержи меня за руку. Никакой срочной медицинской помощи, просто, пожалуйста, подержи меня за руку».
– Я не просто испугался. Я что-то себе повредил. Я не могу двигаться. Вы же видите.
– Судороги. Это просто судороги. Я оставляю вам пилюли от этого. Судороги – это не есть несчастный случай. – Она останавливается. – А если вы хотите большего, не просто подержать руку, вы хотите, как вы это называете, настоящего, тогда, может быть, вам нужно вступить в клуб одиноких сердец. Если у вас одинокое сердце.
Она переводит дух и задумчиво смотрит на него.
– Вы знаете, каково это – быть сестрой, мистер Реймент? Каждый день я нянчу старых леди, старых мужчин, мою их, убираю их грязь, меняю простыни, переодеваю. Я всегда слышу: «Сделай это, сделай то, принеси это, принеси то, плохо себя чувствую, принеси таблетки, принеси стакан воды, принеси чашку чая, принеси одеяло, забери одеяло, открой окно, закрой окно, не хочу то, не хочу это». Я возвращаюсь домой усталая, без сил, звонит телефон, в любое время, утром, ночью: «Несчастный случай, вы можете приехать?»
Несколько минут назад краснела она. Теперь краснеть следует ему. Несчастный случай, вы можете приехать? Конечно, на языке медиков это не считается несчастным случаем. Нельзя погибнуть от холода в квартире с кондиционером на Конистон-Террас, Северная Аделаида. Он знал это даже в тот момент, когда набирал номер Йокичей. И тем не менее позвонил. Приходите, спасите меня! – позвал он через все пространство Южной Австралии.
– Вы были первой, о ком я подумал, – говорит он. – Ваше имя пришло мне на ум первым. Ваше имя, ваше лицо. Вы думаете, это ничего не значит – быть первой?
Она пожимает плечами. Повисает молчание. Конечно, швырнуть в кого-то таким большим, таким властным словом: первая. Но умолк он не из-за этого слова. Ваше имя. Ваше имя пришло мне на ум. Вы пришли мне на ум. Пришли ко мне. Слова, которые возникли в нем без участия разума, пришли к нему. Вот так и бывает, когда человек лабилен: слова просто приходят?
– Я всегда думал, – поспешно продолжает он, – что профессия сестры – это призвание. Я полагал, что именно это компенсирует долгие часы работы, низкую зарплату, неблагодарность и неприятные стороны, о которых вы упомянули. Я считал, что вы следуете своему призванию. Когда вызывают сестру, настоящую сестру, она не задает вопросов, она приходит. Даже если это не настоящий несчастный случай. Даже если это просто беда, человеческая беда, которую вы называете испугом. – Он прежде не читал Марияне лекций, но, быть может, в этот вечер истине было угодно явиться именно под личиной лекции. – Даже если это просто любовь.
Любовь: самое большое из всех больших слов. И тем не менее долбанет-ка он ее этим словом.
На этот раз она, не моргнув глазом, стойко переносит удар. Теперь у нее на пальто застегнуты все пуговицы, сверху донизу.
– Просто любовь, – повторяет он не без горечи.
– Пора идти, – говорит она. – До Мунно-Пара долго ехать. До свидания.
Сделав значительное усилие, он подавляет новый приступ дрожи.
– Еще нет, Марияна, – просит он. – Пять минут. Три минуты. Пожалуйста. Давайте вместе выпьем, остынем и станем такими, как всегда. Я не хочу, чтобы у меня осталось такое чувство, что от стыда я никогда больше не смогу вам позвонить. Хорошо?
– О'кей. Три минуты. Но я пить не буду, я за рулем, и вам пить ни к чему: алкоголь вместе с таблетками – это нехорошо.
Она с несколько чопорным видом садится на то же место. Одна из трех минут проходит.
– Что именно знает ваш муж? – внезапно спрашивает он.
Она встает.
– Теперь я ухожу, – говорит она.
Он лежит без сна всю ночь, расстроенный; ему неудобно лежать, его мучают угрызения совести и боль. Таблеток, которые Марияна обещала оставить, нигде не видно.
Светает. Ему нужно в туалет, и он пытается осторожно вылезти из кровати. Когда он уже на полпути, его снова пронзает боль, обездвиживая.
Боль в спине – это не несчастный случай, говорит Марияна, которую он нанял, чтобы она спасала его от неприятностей именно такого рода. Считается ли несчастным случаем неспособность контролировать свой мочевой пузырь? Нет, определенно нет. Это просто одна из сторон жизни, одна из сторон старости. Исполненный печали, он сдается и мочится на пол.
Именно в этой позе и застает его Драго (который должен быть в школе, но по каким-то своим резонам там не находится), когда заходит за своими вещами: наполовину в постели, наполовину на полу, одна нога запуталась в перекрутившихся простынях, к тому же замерзший.
Если он больше ничего не скрывает от Марияны, это потому, что она уже видела его в самом жалком состоянии. Другое дело Драго. До сих пор он старался не предстать перед Драго в неприглядном виде. А теперь вот он, пожалуйста: беспомощный старик в пижаме, которая вся в моче, волочит за собой непристойную розовую культю, с которой соскользнули влажные бинты. Если бы он не так замерз, то залился бы румянцем.
Но мальчик не дрогнул! Может быть, это у них семейное – будничное отношение к телу? Точно так же, как мать Драго помогла ему лечь в постель, Драго помогает из нее вылезти. А когда Пол пытается извиниться за свою слабость, Драго шикает на него: «Не беспокойтесь, мистер Реймент, просто расслабьтесь, и мы управимся за минуту», а потом снимает с постели белье, переворачивает матрас и (несколько неловко, ведь в конце концов он еще мальчик) стелит чистые простыни. Драго находит свежую пижаму и терпеливо, отводя взгляд, как того требуют приличия, помогает ее надеть.
– Спасибо, сынок, это хорошо с твоей стороны, – говорит он, когда со всем этим покончено.
Ему бы хотелось сказать больше, ибо сердце его переполнено. Например, так: «Твоя мать меня покинула; миссис Костелло, которая все время трещит о заботе, не озаботилась тем, чтобы быть рядом, когда эта забота нужна, покинула меня; все меня покинули, даже сын, которого у меня никогда не было; и тогда пришел ты!» Но он не произносит ни слова.
Он немного всплакнул – это старческие слезы, которые не в счет, потому что льются слишком легко. Он прикрывает лицо руками, так как эти слезы смущают их обоих.
Драго уходит звонить по телефону, потом возвращается.
– Моя мама говорит, что я должен купить какие-то таблетки от боли. Вот, я записал название. Говорит, что хотела их вам оставить, но забыла. Я могу сбегать в аптеку, но…
– Деньги в моем бумажнике, в ящике письменного стола.
– Спасибо. У вас есть где-нибудь швабра?
– За дверью в кухне. Но не надо…
– Пустяки. Это займет всего минуту.
Волшебные таблетки оказываются всего-навсего ибупрофеном.
– Мама говорит, нужно принимать каждые четыре часа. Но сначала вам нужно поесть. Принести вам что-нибудь из кухни?
– Принеси мне яблоко или банан, если есть. Драго!
– Да?
– Теперь со мной все будет в порядке. Тебе ни к чему оставаться. Спасибо за всё.
– Всё о'кей.
Чтобы закончить эту фразу, Драго должен сказать: Всё о'кей, вы бы сделали для меня то же самое. И
