одному, в котором он и держал свой мешочек. Он приезжал к сестре примерно раз в два месяца и привозил свои очередные приобретения. Он выпроваживал совсем поглупевшую в последнее время Барбару к соседям или за покупками и, достав из тайника мешок, высыпал его содержимое, извлекал каждый камень из папиросной бумаги и раскладывал их на столе у окна. К ним он добавлял новые и наслаждался двойным огнем бриллиантов, таинственными метаморфозами света в зелено-голубых изумрудах или вечно не гаснущим холодным пламенем темных рубинов. Потом он снова заворачивал каждый камень в отдельный листок папиросной бумаги и прятал в своем тайнике под подоконником.
Одного боялся Цибелиус: бомбы падали всё чаще. Стало доставаться и небольшим городкам вроде Альсдорфа. Не дай бог, попадет в этот дом и вместе с сестрой, на которую ему было, по большому счету, наплевать, завалит и его надежду на спокойную старость.
И вдруг, в августе 1944 года, Цибелиуса неожиданно вызвали в Берлин и велели по возвращении в Берген-Бельзен сдать дела новому начальнику лагеря. После этого ему надлежало прибыть в распоряжение департамента личного состава СС для получения нового назначения.
Собирая камни, он изрядно запустил работу, снизив показатели вверенного ему хозяйства. Были на него и жалобы. В эти августовские дни по всей стране выявляли заговорщиков и тех, кто им сочувствовал. Заодно мели и тех, кто не справлялся с работой. Многих отправляли на фронт, многих просто меняли местами, тасуя, как карточную колоду. Людей не хватало.
Вернувшись в лагерь, Цибелиус пришел к Ларсену и молча поставил на стол бутылку коньяка. Он был, как всегда, в черном мундире, рубашке цвета табако и съехавшем куда-то под низ живота поясном ремне с кобурой. Его расстегнутый галстук болтался на золотой заколке в виде маленького имперского орла. Повязку со свастикой в лагере он не носил.
Ювелир достал из шкафчика стаканчик, а когда комендант жестом дал понять, что нужен и второй, поставил рядом второй.
– Меня переводят в другое место, – сказал лагерфюрер, выпив налитую до краев рюмку. – Но я позабочусь о тебе. Душно здесь, – сказал он, немного помолчав, – пойдем пройдемся. Нужно поговорить. – И, оставив почти полную бутылку на столе, направился к выходу.
Они спустились вниз и сразу оказались у раскрытых центральных ворот. Под конвоем охраны возвращалась покрытая белой пылью группа заключенных, мостивших неподалеку от лагеря площадку под зенитную батарею. Солнце уже садилось, но было душно, как перед дождем. Прыгая под ногами, щебетали птицы. Двое сомлевших часовых у ворот, увидев коменданта, подтянулись. Цибелиус, засунув руки в карманы галифе, не спеша вышел за ворота. Следом хромал Ларсен. В лагере он не носил свой ботинок с тайником – его следовало беречь для дела, – поэтому хромал не так сильно. Захмелев после полной рюмки, он что-то говорил коменданту о каких-то списках. Они отошли на несколько шагов от ворот, и Ларсен, прикрыв глаза рукой, посмотрел на закатное солнце. Рассуждая о предстоящей грозе, приближение которой он ощущал ломотой в костях, он прошел еще немного вперед. В это время Цибелиус достал из кобуры парабеллум и, не вынимая левую руку из штанов, поднял правую и выстрелил Ларсену в затылок. Затем он подошел к уткнувшемуся лицом в щебенку ювелиру и смотрел, как из-под его головы вытекает а тут же впитывается в щебень струя темной крови. Солнце уже не освещало это место, и она не имела никакого сходства с цветом Седьмой крови Дожа.
Цибелиус повернулся и пошел назад к воротам. Проходя мимо насторожившихся часовых, он, засовывая пистолет в кобуру и так и не вынув левую руку из кармана галифе, сказал, не глядя на них:
– Он вышел без разрешения за территорию. Нужно будет искать нового старшего писаря.
Цибелиус стоял у окна. Он был, как обычно, в черном мундире с красной повязкой на рукаве. В последнее время этот тип униформы вышел из моды. Тыловые эсэсовцы, служившие в многочисленных департаментах центрального аппарата и отделах имперской безопасности, предпочитали серую униформу армейского образца. В ней они не отличались от фронтовиков из грозных войск СС, к которым в общем-то не имели никакого отношения. Но шеф фленсбургского гестапо не собирался примазываться к кому бы то ни было. Он так же демонстративно носил не белую рубашку, а тоже уже вышедшую из моды коричневую. Такие в начале тридцатых носили постоянно, а теперь только по партийным юбилеям, да и то всё реже и реже.
Над его старым Железным крестом первого класса всегда блестел золотой партийный значок, полагавшийся первым ста тысячам членам партии. В петлице из-под черно-белой ленты с пристежкой высовывалась красная ленточка медали за Восточную кампанию. На правом нагрудном кармане – та самая Галлиполийская звезда, красная, пятиконечная, совсем как у большевиков. Она была изготовлена по частному заказу известным берлинским ювелиром и выглядела очень эффектно. И наконец, ветеранский шеврон из серебристого галуна, пришитый над правым локтем, завершал список основных регалий оберштурмбаннфюрера.
Впрочем, следовало бы упомянуть еще об одном предмете: на толстом безымянном пальце левой руки Цибелиуса черненым серебром поблескивало тонкое кольцо «мертвой головы». Это была личная награда рейхсфюрера, ценившаяся среди эсэсовцев очень высоко. Как раз несколько дней назад Гиммлер распорядился прекратить выпуск новых колец до окончания войны. Слишком мало осталось в рейхе серебра, последние крохи которого шли на обрамление Рыцарских Железных крестов. На кресты первого класса давно уже шел посеребренный цинк, а рамки второклассников и вовсе штамповали без дополнительного покрытия из альпака или так называемого «немецкого серебра», благородного металла в котором было не больше, чем в ржавой ручной гранате. В кабинет вошел офицер СС в сером кителе.
– Вот что, Ротманн, – не отворачиваясь от окна, сказал Цибелиус, – пошлите кого-нибудь… или нет, лучше сами поезжайте в 3-й участок. Полицейские опять хотят кого-то нам сплавить. Не то марсианина, не то… Короче, разберитесь на месте. Нашли они там у него что-то в карманах. Если это очередной псих или беглый, нечего его сюда тащить. Пускай сами с ним валандаются.
«Дармоеды, – продолжил он свою мысль, когда подчиненный ушел, – половину на фронт. Особенно этих полицейских и бездарей из магистрата. В округе 30 тысяч пленных и остарбайтеров, а они не могут своевременно расчищать улицы…»
Когда часа через полтора Антона снова привели в кабинет полицейского майстера, он увидел там, кроме своих старых знакомых, офицера в сером плаще. Из-под воротника плаща был виден черный воротник к ителя с эсэсовскими петлицами. Офицер стоял у стола, держа в одной руке картонную коробку голубоватого цвета, а в другой что-то из ее содержимого. Увидев Антона, он поставил коробку на стол и подошел к нему.
– Этот?
– Он самый, – ответил майстер.
– Как вас зовут и кто вы ? – обратился незнакомец к Антону.
– Дворжак. Антон Дворжак. Я из России. Я попал сюда случайно…
– Ладно, я его забираю. Протокол составляли?
– Да, вот протокол, вот опись найденного при обыске. Я всё положил сюда же, – сказал майстер.
– Я забираю всё. Будем считать, что вы передали его нам сразу в момент ареста. Ну, пошли, – сказал уже Антону офицер в плаще и, взяв из рук майстера коробку, вышел первым.
На этот раз они ехали в машине. Это был черный автомобиль с откидным серо-зеленым брезентовым верхом. Эсэсовец сам сел за руль, положив коробку на свободное пассажирское сиденье справа, а Антону велел садиться сзади. Там его поджидал здоровенный солдат с автоматом на коленях.
Здание, куда они приехали, выходило фасадом на небольшую тихую улицу. В нем было три этажа. Войдя в вестибюль, офицер стал подниматься по лестнице, а громила с автоматом повел Антона вниз. Его заперли в камере, мало отличавшейся от той, где он только что побывал.
«Ну вот я и в гестапо», – подумал Антон, усевшись на единственный предмет, который был в камере, – деревянный топчан, застеленный одеялом. Впрочем, нет – в маленькой нише у двери находились еще унитаз и умывальник.
Немного посидев и почувствовав, что совсем замерзает, Дворжак снял с топчана одеяло, под которым оказалось что-то напоминающее очень тонкий спортивный мат, и, закутавшись, стал ждать.
За столом сидел тот же худощавый человек лет тридцати, в сером с черным воротником мундире. Его правая бровь была рассечена шрамом. По четырем звездочкам в левой петлице Антон машинально отметил – штурмбаннфюрер. На складке левого кармана был пристегнут Железный крест
