— Произошло убийство, — разводя руками, говорил он по дороге тоном «мол, ничего страшного». — В целом ужас, конечно…

Давид почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

Саул тем вечером пришел домой в последний раз. Ему было предъявлено обвинение сразу по пяти статьям — мошенничество, подделка документов, незаконное предпринимательство, вымогательство, организация преступного сообщества. Завтра его должны арестовать. Несколько недель до этого обыски и изъятия документов следовали одни за другими. Государство твердо решило навести порядок. Два сына Саула находились под следствием, один был убит в тюрьме. Саул понимал, что война уже проиграна. Его арестуют и позаботятся, чтобы из тюрьмы он уже не вышел. С отъездом Давида Бог отвернулся от Саула, которому начинало казаться, что все произошедшее — кара за его беспутную жизнь.

Он вошел в комнату Ионафана, тот был в ванной. Саул машинально подошел к включенному компьютеру, прочитав на экране диалог Давида и Ионафана…

Когда Ионафан вошел в комнату, Саул стоял посередине с поднятым пистолетом.

— Ты знаешь, что ждет тебя в тюрьме? — спросил он у Ионафана.

— Отец, что с тобой? — Ионафан смотрел на него чистыми, ясными глазами.

— Лучше тебе сразу умереть, сын, — по щекам Саула текли слезы. — Ты будешь подвергаться таким издевательствам и унижениям, что лучше быстрая смерть!

— Папа…

— Я люблю тебя, Ионафан. Давид бы сделал то же самое! — Саул закрыл глаза и отвернулся. Выстрел распугал воронье вокруг. Ионафан упал на пол беззвучно, мягко, легко. Когда легкий дым рассеялся, зеркало на стене отразило побелевшую голову Саула.

Отец, бросив пистолет, с тихим стоном опустился на пол, положил тело сына к себе на колени и прижимал к себе, гладил, раскачиваясь из стороны в сторону. Саул стонал, словно ему без наркоза вырезали сердце. Стон становился все громче, пока не перешел в дикий, тоскливый вой, пронесшийся по округе и замерший на самой высокой и громкой ноте…

Женщины стучали в запертую дверь и кричали, но Саул их не слышал. Он отнес тело Ионафана в постель, закрыл ему глаза и вылез в окно. Спустившись вниз по водосточной трубе, сел в машину и приехал в офис. Там стер некоторые файлы, уничтожил базы данных, перевел оставшиеся деньги на счет Ахиноам за границей, о котором никто, кроме нее, не знал.

Жизнь проходила перед его глазами. Как он вошел в эту дверь, как Самуил входил в эту дверь, как Давид сидел на этом столе… Саул думал, каким же он был дураком!.. Ничего этого ведь могло бы и не быть! Давид и Ионафан были бы вместе, были бы рядом… Ионафан маленький играет на полу… Но что это: вот он падает с криком на пол, и лужа крови растекается из-под его головы, Саул кидается к нему на помощь, но уже поздно, он мертв… Саул приставил пистолет ко лбу… «Ионафан, прости…»

Давид лежал ничком в охотничьем домике, раздирая себе грудь ногтями, чтобы боль физическая хоть как-то умалила душевную. Бог был с ним, как просил Ионафан, и мертвы были враги Давида, Бог исполнил завет.

Давид непрерывно переживал один и тот же момент.

Он просыпается, рука Ионафана лежит под его головой, другая на его животе. Ионафан обнимает его со спины, прижимаясь всем телом.

«Ты меня любишь, Давид? Хоть чуть-чуть?» Женский вопрос… Давид не ответил, просто обнял Ионафана и уснул, утомленный и очень счастливый. Но он не сказал, что любит, не сказал и никогда уже не скажет. Именно в этот момент уже не скажет…

Тысячи раз он возвращался к этому моменту, тысячи раз пытался исправить его в памяти…

«Да, Ионафан. Я люблю тебя! Я никого никогда так не любил! И никогда уже не полюблю…»

Давид лежал в оставленной много лет назад постели. Пожелтевшие смятые простыни, так и оставшиеся с момента их прощания, прошедшие годы сохранили контуры их тел. Подушка с вмятиной от головы Ионафана, на которой он рыдал в день его отъезда. Зачем он уехал? Чего добился своим отъездом?! Глупец… Спас свою жизнь, а зачем она теперь нужна?! Давид не мог заснуть, как, впрочем, и за все время разлуки, привыкнув за краткое время своего счастья засыпать под сенью нежности и любви. А без них Давид лишь немного дремал, и только. Теперь же смертельная усталость, не сдерживаемая волей к жизни, навалилась, похоронив под собой все стремления, мечты и желания. Впервые Давид почувствовал, что хочет умереть. Он призвал смерть, вложив в этот зов всю силу своей тоски, своей скопившейся за эти годы любви, своей нерастраченной, предназначавшейся только Ионафану нежности. И весь этот поток слился в три слова: «Я хочу умереть!»

Легкое теплое дуновение коснулось его.

— Ионафан! — подскочил Давид.

— Да, Давид, — ответил ему тихий голос.

Слезы покатились по высохшим щекам Давида.

— Не оставляй меня больше! — Давид прижимал к груди невидимое, неслышное, еле ощутимое присутствие возлюбленного.

— Я не оставил… «И смерть не разлучит нас» — помнишь? — тепло разлилось по постели, и Ионафан, молодой и прекрасный, каким останется в вечности, лег рядом с Давидом, обняв его со спины и подложив одну руку возлюбленному под голову, а другую на живот.

— Ты меня любишь, Давид? Хоть чуть-чуть? — горячее дыхание обожгло ухо, запах тела опьянил и заставил бешено колотиться сердце Давида.

— Женский вопрос… — замирая от счастья, от предчувствия, что Ионафан заберет его в вечность, ответил он.

— Это без разницы, Давид… Ты меня любишь?

— Да. Ты моя жизнь. Я тебя люблю. Ты первый и единственный, кого я полюбил, Ионафан… — и Давид плакал чистыми светлыми слезами, а Ионафан прижался к нему, собирая эти слезы губами, перебирая волосы Давида своими тонкими нежными пальцами.

— Радуйся, Давид! — голос его дрогнул. — Душа моя с тобой, я отдал ее тебе в первый же день, помнишь? Она с тобой вечность…

Долгий поцелуй таял на губах Давида, почти потерявшего сознание от счастья, а Ионафан ускользал и, наконец, рассыпался звездным небом, оставив теплый след на постели…

Абсолютная женственность предполагает полное растворение в любимом объекте.

Страстное желание быть взятой, соблазненной, присвоенной, обладаемой. Иными словами, в абсолютной женственности нет места «Я». Женственности уготовлена участь стать вакуумом, НИЧТО. В подобном состоянии Женственность способна поглотить все, что ее окружает. Обладатель и обладаемое меняются местами. Таким образом, участь абсолютной женственности — одиночество.

Изображение на экране мерцало с частотой 60 килогерц, с разрешением 1024 на 786. Набор символов, расшифрованный компьютером как снимок голой женщины. Никому даже в голову не приходит, глядя на плоскую жидкокристаллическую матрицу монитора, что где-то в неизвестной точке земного шара существует живая, теплая, реальная плоть, которую сфотографировали, отсканировали, разместили на