мокрая. Он подумал, что так, наверное, должна чувствовать себя маленькая девочка, у которой был красивый кукольный дом, украшенный мебелью и цветами, полный любимых игрушек, и к которой однажды пришел грубый мужик, растоптавший этот дом ногами, расшвырявший кукольную посуду, разломавший самих кукол и разбросавший бесполезные ошметки по всей детской.

Случай в душевой и четырехлетнее отсутствие помогли Давиду по возвращении получить исключительное расположение Саула, который после «отхода от дел» Самуила путем серии запутанных комбинаций приобрел огромное состояние.

— Когда Голиаф застрелился… дело на нашу фирму закрыли, потому что особых доказательств у этого пидора… — Саул посмотрел на Давида и уточнил: — в смысле, мудака; так вот особых доказательств у этого мудака не было. Были догадки, и, надо отдать ему должное, правильные, но без доказательств… Даже не верится, как хорошо! — Саул развалился в удобном кожаном кресле, глядя на город в огромное окно шикарного кабинета, расположенного в пентхаузе самого престижного делового центра столицы, принадлежавшего некогда Самуилу.

— Да? А кому обязаны? — на столе Саула, играя антикварным пасхальным яйцом, сидел Давид. Саул с удовольствием следил за прыгающим в руке молодого мужчины состоянием.

— Я не ожидал. Впрочем, вкусу Самуила можно доверять. — Саул приподнял свою черную бровь, которая все так же демонически изгибалась черной пантерой. Разве только глаза его несколько потускнели за это время.

— Да, Самуилу можно, — и Давид странно посмотрел на Саула, то ли лукаво, то ли с затаенной обидой. Саул сделал вид, что не заметил.

Серые-серые глаза Давида стали с возрастом еще более веселыми, еще более притягательными — бог веселья и обмана Локи смотрит такими глазами, убивает, смеясь, и заставляет других брать с него пример. Умирать и убивать надо весело.

— Самуил рассказывал, что вы провели не так уж много времени вместе, — отпустил шпильку Саул и тут же пожалел, что вспомнил времена их соперничества, когда теперь им уже нечего делить, а жизнь распорядилась так, что Давид оказался рядом. Впереди, как говорится, только светлое и счастливое будущее. И тут такой словесный ляп! Саул почувствовал, как у него поджались ягодицы.

Давид нахмурился и положил яйцо обратно на стол.

— Расскажи мне, как ты был в Индии, — примирительно возобновил разговор Саул.

Давид все еще сердился, но все же начал рассказывать и незаметно для себя увлекся, как и надеялся Саул.

И вот Давид уже бегал по комнате, изображал животных и местных жителей — он был прекрасен! Светлые, выгоревшие добела волосы резко контрастировали с бронзовой кожей, обветренное лицо дышало мужеством и свежестью, он был ловок, силен — годы не прошли даром.

Он путешествовал из страны в страну, когда было нужно, летал, брал машину или шел пешком, добирался на попутках, на автобусах — четыре года Давид бежал от себя вокруг света. Четыре долгих года на континентах он искал себя и, так и не найдя, вернулся, согласно законам географии, в исходную точку. Саул не знал об этом, и никто не знал… Только любящий в состоянии увидеть потаенную грусть, ту, что возлюбленный так старается скрыть от посторонних, а еще больше от себя самого.

Самым удивительным в Давиде стали его глаза — ясные, блестящие, яркие. В них сконцентрировалась жизнь, а маленькие лучики морщин делали взгляд только еще более искрящимся. Ценнейшим открытием за время его путешествия стало сознание того, что жить, в сущности, стоит только ради самой жизни, ради тех ощущений, что она дает. Потому что, если начать искать смысл и забыть об ощущениях, то окажешься в глухом коконе, и жизнь пройдет мимо…

Давид теперь точно знал, что любви не существует, он исходил весь свет и нигде ее не встретил.

Постепенно комната заполнялась народом. Люди заходили на минутку и оставались слушать до конца.

— Все! — наконец обратился к публике Давид. — Клуб путешественников закрывается.

Все стали расходиться довольные и веселые — ну как только что из Индии.

В кабинете остались только Давид, Саул и Ионафан — старший сын Саула, незаметно вошедший во время повествования и все это время не отрывавший глаз от Давида, но не просто любовавшийся им, а зачарованный, завороженный, переживавший все его эмоции, отражавший движения его лица, ставший им на это время… Или навсегда?

— Давид, поехали сегодня ко мне. Я познакомлю тебя с семьей, поживешь некоторое время у нас? — Саул был счастлив, просто счастлив.

— Да, Давид! — воскликнул Ионафан, глядя жадными, нетерпеливыми, блестящими, восторженными глазами. Но тут же смутился и слегка отступил назад. Давид обернулся, впервые заметив его, и… Господи!

В голове все смешалось, еще минуту назад он был во всем уверен! Мир снова рассыпался блестящими осколками, обнажив одну живую, трепещущую душу, что возникла перед Давидом ниоткуда, что была в этом городе все время, пока тот искал ее в дальних странах… Он знал! Он всегда знал, что она есть! Как долго же он бежал, как долго же он искал! И только вернувшись отчаявшимся, потерявшим надежду, начавшим жить собственными воспоминаниями — он нашел! Встретившись с глазами Ионафана, Давид схватился рукой за спинку кресла.

— Тебе плохо?! — Саул и Ионафан подхватили Давида с двух сторон и усадили в кресло.

— Нет! — поднял тот влажные глаза. — Мне хорошо! Мне очень хорошо!! — он останется в доме Саула, он все сделает, чтобы пробыть там вечность…

Давид и Ионафан сидели вместе на заднем сиденье огромной машины Саула. Ионафан улыбался и как-то легко, незаметно, естественно положил свою ладонь на руку Давида, а тот крепко сжал ее и продолжал держать всю дорогу, словно испугавшись, что Ионафан исчезнет, растворится, как миражи, которых так много видел Давид и на которых так и не научился не обращать внимания.

Через час они уже входили в большой дом. Ахиноам, жена Саула, открыла им дверь и, увидев Давида, застыла на некоторое время. Все, кто впервые видел его, испытывали небольшой шок. От Давида шла волна нежности и страсти, теперь еще и усиленная стократно благодаря находке. Ахиноам словно попала в поток жизни, огня, желания… Концентрированный ветер…

Никто не заметил, что Давид и Ионафан вошли в дом, держась за руки, как молодожены.

— Давид! Ура, Давид! — хором кричали обе дочери Саула — Мелхола и Мерова, сбегая вниз по лестнице, — они были немного знакомы.

Вскоре драгоценный гость, сопровождаемый многочисленным семейством Саула, оказался в гостиной, а затем в столовой. Все наперебой пытались быть рядом с ним, ревниво отпихивая друг друга. Воспользовавшись перепалкой между сестрами, Ионафан уселся рядом с Давидом и не сводил с него глаз. Давид посмотрел на него и улыбнулся, неожиданно впервые в жизни открыв ощущение идущего навстречу тепла. Они оказались в комнате одни — все остальные растворились в воздухе, вместе со своими голосами, шумом, самой комнатой, всем окружающим миром. Они ничего не говорили, только переглядывались, читая мысли друг друга.

«Здравствуй, брат», — глаза Ионафана, глубокие, зеленые, влажные, светились искренней нежностью и удивительной мудростью. Давид был околдован уверенностью и естественностью этого юноши, который так спокойно понимал и принимал свою природу, отдавался на волю своего естества, открывал свое вспыхнувшее первой любовью сердце Давиду, нисколько не заботясь о том, как Давид обойдется с его любовью. Просто не мог иначе… Ионафан отдавал ему свою душу, даже не заботясь о том, чтобы Давид ее принял. Это чувство поражало… О таком он уже давно не мечтал, совсем не ждал и почти не верил…