правительственные учреждения и о подчинении всего города исключительно военному начальству. Вначале сборища рассеивались войсками, хотя последние действовали, видимо, очень неохотно. Мало-помалу настроение воинских частей приняло явно противоправительственный характер, — так, на Выборгской стороне при столкновении толпы с чинами полиции, когда был тяжело ранен полицеймейстер, полковник Шалфеев, находившийся тут же небольшой воинский отряд активного противодействия демонстрантам не оказал. Казачьи части, на которые возложена обязанность не пропускать рабочих через мосты в город, нисколько такому проходу не препятствовали, а на следующий день на Невском проспекте казаки сопровождали толпу манифестантов в виде эскорта до Знаменской площади, где один из казаков, в ответ на требование пристава Крылова рассеять толпу, по приказанию офицера ударами шашки убил названного пристава. Затем произошло серьезное столкновение лейб-гвардии Павловского полка с полицией на Конюшенной площади, причем среди полицейских чинов оказались раненые и убитые. С этой группой мятежников удалось, однако, справиться, несмотря на то, что они встретили стрельбой даже своих офицеров. Задержанные были водворены на гауптвахту Зимнего дворца, откуда ночью бежали. Полиция и жандармы продолжали нести самоотверженно свою службу, но, конечно, были не в силах справиться с войсками.

В ночь на 27 февраля собрался Совет Министров, в заседание которого по приказанию премьера, князя Голицына, был приглашен директор департамента полиции для доклада о текущих событиях. Обрисовав настроение всех революционных и оппозиционных партий, А. Т. Васильев остановился более подробно на полученных в тот день сведениях о решении главарей революции использовать народные волнения в целях своих партий, для предупреждения чего все известные розыскным органам партийные деятели были вечером же подвергнуты аресту. После выслушания означенного доклада в этом заседании было решено распустить Государственную Думу, чему она, однако, уже не подчинилась.

Утром 27 февраля был убит начальник учебной команды лейб-гвардии Волынского полка, штабс- капитан Лашкевич, и солдаты, соединившись с нижними чинами лейб-гвардии Преображенского полка, с оружием в руках, нестройной толпой, направились по улицам. Здания окружного суда и дом предварительного заключения были уже разгромлены и подожжены, но еще оставались верные полки, сопротивлявшиеся восставшим, и в некоторых местах вооруженные столкновения происходили в течение последующих суток.

Прилегающая к Таврическому дворцу местность была целиком в руках мятежных войск, которые приняли на себя охрану всех собравшихся там революционеров, освобожденных толпой из мест заключения. В продолжение всего дня и ночи около здания Государственной Думы разъезжали грузовые автомобили, переполненные вооруженными солдатами и женщинами с красными флагами.

Я жил против Таврического сада, на углу Потемкинской и Фурштадтской улиц. Так как поблизости все время происходила беспорядочная стрельба, то я, опасаясь за своих малолетних детей, перешел в находившуюся в верхнем этаже того же дома квартиру моих знакомых. Телефон продолжал действовать, хотя не вполне исправно, до 9 часов вечера, и родственники и знакомые сообщали по временам все более и более тревожные сведения, например, о занятии восставшими войсками Петропавловской крепости и разгроме особняка графини Клейнмихель. О сне нечего было и думать: всю ночь не прекращались выстрелы и гудки мчавшихся грузовиков, а на противоположной стороне Таврического сада пылало здание Петроградского губернского жандармского управления, начальник которого генерал И. Д. Волков был убит обезумевшими солдатами.

Наступило утро ясного зимнего дня 28 февраля. В обычный час были доставлены уже революционные газеты, возвестившие о вечернем собрании для выборов членов Совета рабочих и солдатских депутатов. Мне стало ясно, что не только пала вековая Императорская власть, но что она перешла уже в руки масс, о подчинении которых напрасно думали изменившие долгу присяги представители думского прогрессивного блока. На улицах гремели военные оркестры, — это возвращались в казармы перешедшие на сторону мятежников «революционные» полки с красными знаменами. По тротуарам проводили в Государственную Думу, под конвоем, арестованных офицеров.

Около 11 часов дня в подъезде моего дома раздались какие-то крики, а через несколько минут прибежавший племянник моей жены сообщил, что толпа народа, предводимая вооруженными солдатами, ищет меня. Я попрощался с семьей и спустился в свою квартиру, где мой вестовой доложил, что приходили солдаты для моего ареста и, вероятно, отправились в верхний этаж, узнав о моем там пребывании. Вскоре в мою переднюю вошел, в сопровождении нескольких солдат, старший унтер-офицер лейб-гвардии саперного батальона. Так как я был в домашнем штатском платье, то он обратился ко мне с вопросом, где находится генерал Курлов, и на мое заявление, что это — я, объявил о моем задержании и предложил отправиться с ним в Государственную Думу. Я переоделся в военную форму и последовал за названным унтер-офицером. Наполнявшая подъезд и тротуар толпа встретила меня враждебными криками, но мой спутник тотчас же ее успокоил, сказав, что я сильно болен, и усадил меня в стоявший у квартиры автомобиль. Не могу не отметить, что находившиеся тут же солдаты по старой привычке отдавали мне честь. По пути проезда толпа встречала и сопровождала наш автомобиль криками, а при входе в здание Государственной Думы кто-то сильно толкнул меня в спину. Внутри Таврического дворца было сплошное море народа: рабочие, женщины перемешивались с солдатами и юнкерами военных училищ, среди которых я с грустью увидел и юнкеров Николаевского кавалерийского училища. После долгих бесплодных хождений по коридорам меня привели к Керенскому, лицо которого озарилось радостной улыбкой, когда я назвал ему свою фамилию. «Наконец- то, — воскликнул он, — недостает только Протопопова», и пригласил следовать за ним в министерский павильон. Когда мы по пути вошли в зал думских заседаний, Керенский с таким же самодовольством просил меня не бояться, так как со мной ничего не случится. Этому господину я ответил, что чувство страха мне вообще незнакомо, а тем более перед революционерами. Быстро пошел он впереди меня по длинному коридору, соединяющему павильон с главным зданием. Так как я с трудом двигался, то и не мог поспеть за Керенским, вследствие чего он, обернувшись, резко сказал: «Скорее!» А когда я ответил, что у меня болит нога, — умерил свои шаги. Торжественно он распахнул обе половинки дверей павильона и громко воскликнул: «Передаю вам генерала Курлова под особую охрану». Ко мне подошли, как впоследствии оказалось, комиссары, в числе которых был член Государственной Думы из рабочих, известный мне ранее по своим истерическим и бессмысленным речам, и заявили, что они должны меня обыскать. Оружия при мне не было, а все оказавшиеся деньги и золотые вещи они отобрали, о чем и записали в протокол.

Оглядевшись, я увидел, что в зале у стен стояло около десяти вооруженных солдат лейб-гвардии Преображенского полка, под командой прапорщика Знаменского, социалиста-революционера по убеждениям, и порадовался, что во главе революционного караула не находился офицер их полка. В этом помещении среди других арестованных оказались Б. В. Штюрмер и директор морского кадетского корпуса, адмирал Карцев. Издали я молчаливо поклонился Б. В. Штюрмеру, но немедленно услышал окрик унтер- офицера: «Не кланяться и не разговаривать». Мало-помалу павильон стал наполняться: были приведены петроградский градоначальник, генерал А. П. Балк, его помощники генерал Вендорф и камергер В. В. Лысогорский, министр здравоохранения Г. Е. Рейн и, наконец, главный начальник военного округа, генерал Хабалов. С последним произошел оригинальный эпизод: на вопрос прапорщика Знаменского о его личности генерал Хабалов, к нашему удивлению, назвался какой-то мне неизвестной фамилией, прибавив, что он — командир казачьей бригады и находится в отпуске. Конечно, мы не возражали, и он был тотчас же освобожден. На другой день его вновь доставили в павильон под своей собственной фамилией, причем присутствовавший комиссар заметил, что такого поступка от главного начальника округа он никак не ожидал. В течение дня привезли других высокопоставленных лиц, а к вечеру был введен в павильон А. Д. Протопопов, явившийся, как передавали, в Государственную Думу добровольно. Его пригласили в соседнюю комнату, где он имел продолжительный разговор с Керенским.

Обращение с нами было негрубое: нам предложили чаю, бутерброды и папиросы, а также объявили о возможности написать письма, которые будут немедленно переданы родным, что и было действительно исполнено каким-то студентом. Необыкновенно тяжело было запрещение вести какие бы то ни было разговоры со своими старыми сослуживцами, но это оказалось неудивительным, ибо такое бессмысленное приказание исходило от Керенского. Вечером явившийся к задержанным член Государственной Думы Караулов, одетый в казачью форму, объявил, что он назначен комендантом Таврического дворца, а сопровождавший его по поручению председателя Думы полковник Энгельгардт справлялся о наших нуждах. Мы заявили о крайней тягости вынужденного молчания, и эти лица тотчас же приказали караулу не