формировались, — и потому оказали серьезное влияние на мир европейской культуры.
Вслед за Иеронимом и другой человек, ставший «учителем Церкви» для западного мира — живший в Vll столетии архиепископ Исидор Севильский (архиепископ, председательствовавший на Толедских соборах 619 и 633 годов, и энциклопедист), верил в фавнов и сатиров (и считал, что дикари являются их потомками)[114]. На книгах Иеронима и Исидора взращена западная христианская культура. Это означает, что ее художественный мир не двуцветен, а пестр…
А в середине XX века Константинопольский патриарх Афинагор I вспоминал о мозаике в мавзолее Галла Планида в Равенне: «Вот подлинный христианский Орфей, в своей юной красе Воскресшего. Интерес вызывают здесь сатир и кентавр, резвящиеся у ног музыканта. О них так и хочется сказать, что они вышли из знаменитых историй святого Иеронима. У них лица восточных монахов с длинными волосами, длинными бородами, огромными глазами. Волосы и борода растрепаны, оставлены в небрежении, как и все, что дается от природы, зато глаза их полны ненасытного огня, они как будто хмельны Богом, ибо человек освященный, по слову святого Макария, весь должен стать «одним глазом», чистым восприятием незримого. По всей очевидности, как и у Иеронима, этот сатир и кентавр — новообращенные христиане. Они хотят быть личностями, а не космическими энергиями»[115].
Впрочем, и русские церковные люди не всегда ставили знак равенства между персонажами языческих мифов и библейским сатаной. В русских сказках XVIII столетия былины переплетаются с пересказами греческих мифов. В итоге в «Повести о славном князе Владимире Киевском Солнышке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» мы читаем: «Нимрод — царь Вавилонский, который был исполин из числа воевавших противу Перуна, и притом великий чародей. Когда они громостили горы на горы, желая изойти на небо и овладеть жилищем богов, при низложении всех их громовым Перуновым ударом остался жив только один Нимрод, ибо ему отшибло только ногу. Он успел схватить отломок громовой стрелы и скрыться с оным в ущелии земном. Из сего отломка с помощию своего чародейного искусства сковал он копие сие, но гнев богов постиг его за сие святотатство… Когда Кир погиб от руки царицы саков, копие сие похищено волхвом Зороастром. Сей по зависти, что Нимрод возмог достать часть божественного Перуна и сделать таковое непобедимое оружие, хотел оное уничтожить… Он воздвиг волхвованием железного исполина, препоруча ему убивать всех мимоходящих… Сего волшебного исполина раздробил дубиною одноглазый исполин Аримасп. Проведав от славного волхва Хорузана о месте, где копие хранится, достал оное…»[116].
Вопрос: для автора и слушателей этой былины все ли ее персонажи, упомянутые здесь, были демоничны? Считали ли они, что все это борьба демонов между собою? Эти волшебные повести, конечно, не вероучительная литература. Но если уж давать оценку сказкам Ролинг — то надо давать ей оценку через сравнение с другими произведениями ее жанра, а не через сравнение с катехизисом.
Это понимал лучший ум Русской Церкви XIX века — святитель Филарет, митрополит Московский. В одном спектакле, представленном на его суд, кудесник восклицал: «Слава, сатана!». Святитель Филарет счел нужным устранить эту реплику — на том основании, что «чтители Перуна и Белбога не славят сатану именно»[117].
Ну, у нас-то обычный студент или семинарист об этих страницах русской книжности не помнит. А вот в английской литературе эта тема не-бесовской не-люди звучит громче.
В английской культуре сложились несколько иные отношения с фольклором, нежели в русской книжности. В русской церковной литературе больше строгости. Все персонажи народных дохристианских верований были безо всяких исключений отнесены к миру демонов, сознательных и упорных Божьих врагов. Английская христианская книжность сочла возможным сделать здесь различения. Некие «духи природы» остались в каком-то своем, «автономном плавании». Эльфы и гномы присутствуют здесь в качестве «соседей по планете» — с теми же проблемами, что и люди, без претензий на власть над людьми и без требований поклонения себе со стороны людей. Им тоже не всегда ясно, что добро и что зло. Им тоже, как и людям, бывает трудно всегда жить в добре, но, как и люди, они боятся беспримесного зла.
У Клиффорда Саймака есть поразительная повесть «Братство талисмана» (поразительная потому, что она являет собой редчайший пример христианской проповеди в жанре фэнтези). По ее сюжету, армия демонов встала на пути участников первого крестового похода, шедших освобождать Иерусалим. С той поры орды демонов и варваров периодически опустошают Европу, язычество торжествует… Архиепископ с горечью оценивает положение: «Свет уходит, — говорит он, — уходит из всей Европы. Я чувствую, что мы погружаемся снова в древнюю тьму». Повествователь продолжает: «В архиепископе иногда бывало что-то ханжески-болтливое, но он вовсе не был глуп. Если он торжественно заявил, что свет уходит, значит, можно предположить, что это так и есть: свет уйдет и вползет древняя тьма. Церковнослужитель не сказал, почему доказательство подлинности манускрипта может сдержать приход тьмы, но теперь Дункан сам понял: если будет точно доказано, что человек по имени Иисус действительно жил две тысячи лет назад и говорил то, что передано нам как Его слова, и умер так, как говорит Евангелие, тогда Церковь снова станет сильной, а у сильной Церкви будет власть отогнать тьму. Ведь две тысячи лет она была великой силой, говорила о порядочности и сострадании, твердо стояла среди хаоса, давала людям тонкий тростник надежд, за который они могут уцепиться перед лицом кажущейся безнадежности». И вот Дункан (рыцарь- христианин) вступает в борьбу с силами зла. С единственным древним манускриптом, способным подтвердить достоверность Евангелия, он пробирается по оккупированной стране. И ему в его странствиях помогают маг, гоблин, грифон. Гоблин так объясняет Дункану, почему он решил помочь христианину: «'Мы не можем любить вас'. — 'Вы ненавидите нас, так почему же вы предлагаете нам помощь?' — 'Потому что мы ненавидим разрушителей еще сильнее, чем вас. Что бы ни думало ваше глупое человечество, разрушители — не наш народ. Мы очень далеко отстоим от них. Для этого есть несколько причин. В этом вторжении разрушителей мы страдаем вместе с людьми, может, чуть меньше, потому что у нас есть своя маленькая магия, которой мы поделились бы с человечеством, если бы оно захотело принять нас. Итак, мы ненавидим разрушителей больше, чем людей, и именно поэтому хотим помочь вам'».
Таков же расклад сил в сказочных мирах Льюиса. В его «Мерзейшей мощи» перед лицом сатанинского зла к людям приходят неожиданные помощники: «'Тогда еще жили на земле нейтральные существа…' — 'Нейтральные?' — 'Конечно, разумное сознание или повинуется Богу, или нет. Но по отношению к нам, людям, они были нейтральны'. — 'Это ты про эльдилов… про Ангелов?' — 'Слово «Ангел» не однозначно. Строго терминологически, они — силы. Но суть в другом. Даже эльдилов сейчас легче разделить на злых и добрых, чем при Мерлине. Тогда на земле были твари… как бы это сказать?., занятые своим делом. Они не помогали человеку и не вредили. У Павла об этом говорится. А еще раньше… все эти боги, феи, эльфы… общение с ними могло быть невинным, но небезопасным. Они как бы сортировали тех, кто вступал с ними в контакт. Не нарочно, они иначе просто не могли. Мерлин благочестив и смирен, но чего-то он лишен. Он слишком спокоен, словно ограбленная усадьба. А все потому, что он знал больше, чем нужно. Это как с многоженством. Для Авраама оно грехом не было, но мы ведь чувствуем, что даже его оно в чем-то обездолило… Именно эльдилы открыли Рэнсому, что существует заговор против человечества. Более того, именно они советуют ему, как бороться'».
Так и в фантастических мирах Толкиена.
Так и в волшебном мире, который создала Ролинг. Не будем забывать, что книга написана англичанкой.
Мы можем с ней не соглашаться, но просто нельзя возводить на человека напраслину: то, что может показаться неуместным, запредельным с точки зрения русской книжно-христианской традиции (хотя и она знала описания «див», подобных тем, которыми полны страницы «Сказания об Индийском царстве») совсем не является таковым в глазах автора, воспитанного в традициях английской культуры.
Не бесами порождены хоббиты и эльфы, а детской и народной фантазией. А фантазия — вещь, ребенку необходимая. И не надо советы, некогда данные монахам, перенаправлять на детей (мол, «Соборная мудрость отцов Церкви решительно протестует против злоупотребления воображением. Такое действие воображения может привести к тяжким случаям духовного заблуждения, или прелести»)[118]. Фантазировать нельзя на молитве. А помечтать, видя себя летчиком или принцессой, ребенку совсем не вредно. Если монаху почудилось, будто икона улыбнулась ему во время молитвы, — это тревожный симптом. А если ребенок в своей палочке увидел меч или коня — то это нормально.
Ребенок без мечты, дитя без фантазии — вот это действительно печально. Прежде чем не по делу
