том, что ее хозяин провел на ней бессонную ночь. От свечей не осталось даже огарков; очевидно, они погасли сами, догорев до конца. Мармадьюк уже отдернул шторы и, открыв обе ставни и обе рамы, впустил в комнату мягкий воздух весеннего утра. Судья был бледен, глаза у него запали, губы вздрагивали, и это было так не похоже на всегда спокойного, бодрого и веселого Мармадьюка Темпла, что шериф с каждым мгновением все больше приходил в замешательство. Наконец он посмотрел на письмо, которое все еще держал нераскрытым, комкая его в руке.
— Как! Оно пришло с кораблем из Англии? Ого! — воскликнул он. — Ну, Дьюк, должно быть, там и в самом деле немаловажные новости.
— Прочти его, — проговорил Мармадьюк, шагая по комнате в чрезвычайном волнении.
Ричард, имевший привычку думать во всеуслышание, не в состоянии был долго читать про себя, и часть того, что стояло в письме, произносил вслух. Именно эти отрывки письма, которые были таким образом оглашены, мы предлагаем вниманию читателя вместе с репликами шерифа.
— 'Лондон, двенадцатое февраля 1793 года…' — начал шериф. — Гм, немалый путь оно проделало! Ветер, правда, целых шесть недель дул попутный, северо-западный, он переменился только две недели тому назад… 'Сэр, Ваши письма от десятого августа, двадцать третьего сентября и первого декабря были своевременно нами получены, и ответ на первое из них мы переслали с обратным рейсом пакетбота. Со времени получения Вашего последнего письма, я… — Тут шериф принялся бормотать что-то себе под нос, и большая часть письма осталась неясной. —..к прискорбию моему, должен известить Вас о том, что…' Гм, дела, кажется, действительно плохи! '…но уповаю на то, что всемилостивое проведение…' Да, как видно, человек он очень набожный, уж наверное принадлежит к епископальной церкви. Гм, гм… '…судно, отплывшее из Фалмута60 в первых числах сентября прошлого года… мы не преминем довести до Вас все новые сведения по поводу этого прискорбного события…' Право, для поверенного у него очень добрая душа! '…но в настоящее время мы не имеем больше ничего сообщить Вам…' Гм! 'Национальный конвент… несчастный Людовик… по примеру вашего Вашингтона…' Должен сказать, что сразу видно — это пишет человек благоразумный, не какой-нибудь бесшабашный демократ. Гм, гм! '…наш отважный флот… под властью нашего превосходного монарха…' Да-да, сам-то король Георг ничего человек, только вот советчики у него плохи… Гм! Гм!.. 'Прошу принять уверения в совершеннейшем почтении… Эндрю Холт'. Эндрю Холт… Очень благоразумный и чувствительный человек этот Эндрю Холт, хоть и сообщает дурные вести. Что же ты теперь думаешь делать, кузен Мармадьюк?
— Что я могу тут сделать, Ричард? Остается лишь одно: положиться на время и на волю божью. А вот еще письмо, из Коннектикута, но в нем лишь повторяется то, что уже было сказано в первом. В отношении этих печальных новостей из Англии только одно может служить утешением — мое последнее письмо он успел получить до того, как корабль отплыл.
— Да, Дьюк, скверно все это, очень скверно. Теперь все мои планы пристроить еще флигель к дому летят к черту. Но пока оставим это. Я распорядился, чтобы нам подали лошадей. Поедем, я покажу тебе нечто чрезвычайно важное. Ведь ты постоянно думаешь о копях…
— Не говори о копях, Ричард, — прервал его судья. — Сперва надо выполнить свой священный долг, и безотлагательно. Сегодняшний день я этому и посвящаю, и ты должен мне помочь в том, Ричард, я не могу поручить дело столь важное и щекотливое Оливеру, человеку постороннему.
— Ну разумеется, Дьюк! — воскликнул шериф, сжимая руку судьи. — Можешь располагать мною в любую минуту. Наши матери были родными сестрами, а родная кровь — это, в конце концов, лучший цемент, скрепляющий дружбу. Ну ладно, с серебряными копями пока можно и подождать, отложим до другого раза. Нам, должно быть, понадобится Дэрки Ван?
Мармадьюк ответил утвердительно, и шериф, отказавшись от своих первоначальных намерений, сразу занялся другим: он прошел в столовую и отдал распоряжение немедленно послать за Дэрком Вандерсколом.
В те времена поселок Темплтон обладал всего двумя представителями судейской профессии. Один из них уже был представлен читателю в трактирчике 'Храбрый драгун', второго звали Дэрк Вандерскол, или просто Дэрки, как фамильярно назвал его шериф. Довольно сносные профессиональные знания, величайшее добродушие и некоторая доля честности — таковы были основные качества этого человека, который жителям поселка был известен как 'сквайр Вандерскол', или 'голландец', и даже получил от них лестное прозвище 'честный стряпчий'. Не желая вводить читателя в заблуждение относительно кого бы то ни было из действующих лиц романа, мы считаем необходимым добавить, что, говоря о честности сквайра Вандерскола, надо помнить, что все на свете относительно, в том числе и человеческие достоинства, и поэтому мы убедительно просим не забывать, что в описании той или иной черты характера наших героев всегда подразумевается ее относительность.
Весь остаток дня судья провел запершись в своем кабинете с кузеном Ричардом и стряпчим Вандерсколом, и никто, кроме Элизабет, не был туда допущен. Глубокая печаль Мармадьюка передалась и его дочери, обычная ее веселость покинула ее, умное личико девушки стало серьезным и сосредоточенным. Эдвардс, на долю которого в тот день выпала роль недоумевающего, хотя и весьма зоркого наблюдателя, был поражен этой внезапной переменой в настроении членов семьи — он даже подглядел Слезу, скатившуюся по щеке Элизабет и затуманившую яркие глаза не очень свойственной им мягкостью.
— Получены дурные вести, мисс Темпл? — осведомился он, и сказано это было с таким сочувствием, что Луиза Грант, которая сидела здесь же в комнате, склонившись над рукоделием, подняла голову, бросила на молодого человека быстрый взгляд и тут же вспыхнула от смущения. — Я догадываюсь, что вашему отцу скоро потребуется посланец, и готов предложить свои услуги. Может быть, это вас несколько успокоит…
— Да, возможно, отцу придется ненадолго уехать. Но я постараюсь уговорить его послать вместо себя кузена Ричарда, если поселок некоторое время сможет обойтись без шерифа.
Юноша промолчал, краска медленно заливала его лицо. Затем он сказал:
— Если дело такого рода, что я мог бы выполнить…
— Оно может быть доверено только близкому лицу, человеку, которого мы очень хорошо знаем.
— Но неужели вы меня мало знаете, мисс Темпл? — воскликнул Эдвардс с горячностью, которую он хотя и редко, но все же проявлял порой во время откровенных, дружеских бесед с молодой девушкой. — Вот уже пять месяцев, как я живу под вашей крышей, и я все еще для вас посторонний?
Элизабет, как и Луиза, занималась шитьем. Склонив голову набок, она делала вид, что приглаживает лежавшую у нее на коленях ткань, но рука у нее дрожала, щеки горели и слезы на глазах высохли: по всему было видно, что девушка преисполнена живейшего интереса и любопытства.
— Много ли мы знаем о вас, мистер Эдвардс? — сказала она.
— Много ли? — повторил за ней юноша, переводя взгляд с лица Элизабет на кроткое личико Луизы, выражавшее в этот момент такое же любопытство. — Мы столько времени знакомы — неужели вы не успели меня узнать?
Элизабет медленно подняла голову, и выражение смущения и любопытства на ее лице сменилось улыбкой:
— Конечно, нам известно, что вас зовут Оливер Эдвардс. Как вы, кажется, сами рассказывали моей подруге мисс Грант, вы уроженец здешних мест, и…
— Элизабет! Мисс Темпл!.. — воскликнула Луиза, вспыхнув до корней волос и задрожав, как осиновый лист. — Вы неправильно меня поняли… Я… это всего лишь мои догадки. Но, даже если это правда и мистер Эдвардс действительно в родстве с туземцами, какое право мы имеем упрекать его? Чем мы лучше — по крайней мере я, дочь скромного, бедного священника?
Элизабет с сомнением покачала головой и даже рассмеялась. Заметив, однако, печаль на лице подруги, задумавшейся о трудной, полной лишений жизни своего отца, она сказала:
— Смирение заводит вас слишком далеко, Луиза. Дочь духовного лица стоит превыше всех. Ни я, ни мистер Эдвардс не можем почесть себя равными вам. Впрочем, я вправе говорить так только в отношении себя. Как знать, быть может, мистер Эдвардс высокая особа, скрывающая свое подлинное имя.
— Вы правы, мисс Темпл. Тот, кто является верным слугой царя царей, занимает самое почетное место на земле, — ответила Луиза. — Но ведь почет принадлежит ему одному, а я лишь дитя бедного, одинокого человека и не могу претендовать ни на что большее. Почему же мне, в таком случае, считать себя выше мистера Эдвардса? Только потому, что он, возможно, дальний, очень дальний родственник
