это плохо, а?

— О, конечно хорошо! У меня бы язык не повернулся отозваться плохо об охотнике, который так хорошо о нас заботится.

— Тогда что это значит?

— Это слово означает охотника, который приносит много еды своей жене и детям.

— Тебе достаточно, а?

— Мне достаточно, Быстрокрылый Голубь, спасибо тебе за твое усердие. Еда индеев, однако, не всегда годится христианскому народу, хотя тело сыто. Здесь, на прогалинах, мне не хватает многих вещей, к которым я привыкла в прежней своей жизни.

— А чего скво не хватает, а? Может, индей его когда-нибудь отыщет.

— Спасибо тебе, Быстрокрылый Голубь, благодарю тебя от всего сердца за твои слова, не меньше чем если бы ты уже сделал все, что собираешься сделать. Ведь желание помочь другому уже благодеяние, даже если за ним не следует поступок. Но в этих местах, на прогалинах Мичигана, тебе никогда не найти пищи, какую стряпают себе бледнолицые. Когда чрево предается воспоминаниям о всех вкусных вещах, существующих в Америке, им нет ни начала, ни конца. Больше всего мне недостает чая. За ним следует молоко. На третьем месте, пожалуй, гречневая каша и кофе. Кофе, наверное, можно еще приготовить из лесных растений, а вот чай заменителей не имеет. Потом, я люблю белый хлеб, особенно с маслом, картошку и многое другое, что с удовольствием ела до той поры, пока не приехала сюда, в Край заходящего солнца. А уж о пирогах и пирожных я стараюсь и не думать!

Быстрокрылый Голубь, не спуская внимательного взора с лица молодой женщины, напряженно вслушивался в перечень ее излюбленных блюд родной кухни. Когда она замолчала, он поднял палец, взглянул на нее многозначительно и произнес:

— А почему ты не идешь обратно, ко всем этим вкусным вещам? Бледнолицым лучше есть пищу бледнолицых, а пищу индеев оставить индеям.

— По мне, Быстрокрылый Голубь, так и должно быть. Оленина, птицы из прерий, дикие утки, форель, медвежатина, дикие голуби, вся рыба, что водится в этих западных реках, очень хороши для тех, кто вырос на этой пище, но раздражают нёбо человека с востока. Я готова хоть каждый день есть жареный бифштекс вместо бизоньей вырезки и домашнюю курочку вместо лесной птицы.

— Да. Так чувствует бледнолицая скво. Лучше идти обратно к себе и кушать, что хочешь. Лучше идти побыстрее, совсем быстро, лучше сегодня.

— Ну я не так уж тороплюсь, Быстрокрылый Голубь, прогалины мне нравятся, я готова пожить здесь еще немного, посмотреть, что собираются сделать все эти индеи, о которых мне рассказали. Устроились мы тут неплохо, отношения у нас с твоим народом хорошие, сейчас разумнее не двигаться с места. Кругом идет война, в такое время путешествовать опасно, так говорят мне мужчины. Когда Гершом и Бурдон захотят двинуться в путь, я тоже буду готова.

— Лучше идти сейчас, — ответил Быстрокрылый Голубь и направился к ручью, где встал на колени и жадно припал ртом к воде. Серьезный тон, которым он дал свой совет, и многозначительное выражение его лица привлекли внимание миссионера, который, всецело находясь во власти своей идеи, решил, что стремление избавиться от белых так или иначе связано с нежеланием индейцев согласиться с тем, что они евреи. Он был немало удивлен и разочарован упорством, проявленным вождями, и, пребывая в таком настроении, все происходящее вокруг неизбежно связывал с этим обстоятельством.

— Я надеюсь, Быстрокрылый Голубь, — сказал он чиппева, следуя за ним к ручью, — я надеюсь, вожди не обиделись на мои слова о еврейском происхождении вашего народа. Я так думаю, что принадлежать к богоизбранному народу великая честь, а не позор. Надеюсь, я не оскорбил вождей, причислив их к евреям.

— Не думают ничего об оскорблениях, — возразил индеец-буквалист, поднимаясь с колен и вытирая рот тыльной поверхностью руки. — Думают, какая разница — еврей или индей.

— Я бы, например, был счастлив сказать, что являюсь потомком детей Израиля.

— Если счастлив, почему не сказать? Счастлив — это хорошо. Индей все любят быть счастливы.

— Потому что я не могу этого сказать, не изменяя истине. Мои предки не дети Израиля, а неевреи. Иначе я бы с гордостью говорил, что я еврей, но не по вере, а по происхождению. Я полагаю, у вождей нет оснований обижаться на меня за то, что я говорю, что думаю.

— Говорю тебе, не обижаются, — возразил Быстрокрылый чуть сухо. — Не думают, еврей или индей. Знают, это без разницы. Охотятся там же, дичь — одна, скальпы — одинаковые. Разницы нет, и не беспокоятся.

— Я рад, я очень рад, но если это так, если вожди не в обиде, почему ты советовал Дороти столь поспешно покинуть прогалины? Нехорошо пускаться в путь без молитвы, не подготовившись заранее. Почему же в таком случае ты ее торопил с отъездом?

— Когда индей выкапывает топор войны, скво лучше отправиться домой. На прогалинах полно воинов, в прериях полно воинов, в лесах полно воинов. Когда это так, скво лучше идти домой.

— Так-то оно так, но ведь индейцы нам не враги. Они, слава Богу, наши друзья и не причинят нам вреда. Питер великий вождь, молодые люди его слушаются. А Питер наш друг. Питер на нашей стороне, милостивое Провидение указывает, когда, куда и как нам идти, бояться нам нечего. Я верю в милость Провидения.

— Кто он такой? — наивно поинтересовался Быстрокрылый Голубь, чье знание английского языка не простиралось до понимания столь привычных для нас, но сложных для него понятий. — Он знает все тропы, а?

— Да, и направляет нас на правильный путь, особенно на тот, что нам во благо.

— Лучше будет, если он укажет вам путь в Детройт. Это сейчас хороший путь для всех бледнолицых.

С этими словами, произнесенными с большим значением, чиппева направился от ручья к собачьей будке, около которой бортник кормил своего верного друга Хайфа.

— Рад тебя видеть, Быстрокрылый Голубь, — радушно приветствовал его Бурдон, не прерывая, однако, своего занятия. — Я видел, что ты, как всегда, пришел нагруженный. Не оставил ли ты часть добычи на прогалинах, не нужно ли сходить за ней вместе с тобой?

— Открой ухо, Бурдон, слушай, что скажет индей, — серьезно ответил чиппева. — Вот собака наестся, пойдем со мной Есть что сказать. Лучше услышать, пока мы можем слышать

— Я буду готов через минуту. Это, Хайф, мой хороший друг, он понравится любой разумной собаке, а ты, Хайф, всегда был разумным псом. Ну вот, я и готов, уши мои широко открыты, впрочем, нет, прежде я сообщу новость для твоих ушей. Мой добрый друг, Быстрокрылый Голубь, знаешь ли ты, что я женился?

— Женился, а? Получил скво, а? Где ты ее взял?

— Здесь на прогалинах, конечно, где еще мне было ее взять? На прогалинах есть лишь одна девушка, которую я мог просить стать моей женой, я попросил, и она ответила согласием. Вчера на пути из Круглой прерии пастор Аминь нас обвенчал. Значит, мы с тобой теперь на равных. Когда ты хвастаешь твоей женой, которую оставил дома в вигваме, я могу хвастать своей, которая здесь со мной. А Марджери такая девушка, что есть чем хвастать.

— Да, эта скво хорошая. Эта скво мне очень нравиться. Никогда не видеть лучше. Свою скво лучше всегда держать в собственном вигваме.

— Ну, моя скво живет в моем собственном вигваме. Медовый замок принадлежит мне, и Марджери делает ему честь.

— Индей не то имеет в виду. А вот что. Лучше держать скво там, где живут бледнолицые, лучше иметь свой дом там. Моя скво где, а? Дома в моем вигваме, смотрит за детишками, мелет зерно, на земле работает. И для белой скво так лучше — дома, за работой.

— Мне кажется, я понял, что ты хочешь сказать, Быстрокрылый Голубь. Но мы и сами собираемся поехать домой до наступления зимы, когда англичане и янки чуть утихомирятся. А как раз сейчас ездить по Мичигану небезопасно, да ты и сам это знаешь, друг мой.

Индеец растерялся, не зная, как объясниться так, чтобы Бурдон его понял. С одной стороны, им владело чувство верности краснокожим, смешанное со страхом перед Питером и остальными великими вождями. С