Голубь, трудился, трудился, а волки — раз! — и украли оленину с дерева?

— Волк не трогать оленину, волк ее трогать не может. Под деревом мокасин был. Сам идти смотреть след. Лучше делай, как я сказал: уходи, и поскорее. До Детройта есть близкая дорога: меньше двухсот миль бледнолицых.

— Я понял тебя, Быстрокрылый Голубь. Я понял тебя и благодарю за совет. И верность твою собственному народу тоже уважаю. Но я не могу пойти в Детройт, и прежде всего потому, что этот город пал и находится в руках англичан. Может, ночью каноэ и проскочило бы мимо, направляясь в озеро Эри, но я не могу бросить моих друзей. Если ты готов помочь нам всел1 уйти отсюда, тогда я согласен. Почему бы нам всем не сесть вечером в каноэ и не спуститься вниз по течению? Еще до наступления утра мы будем в двадцати милях отсюда.

— Нет, не хорошо, — холодно возразил Быстрокрылый Голубь. — Если не можешь уходить один, — значит, не можешь уходить. Скво не годятся, когда столько идут по следу. И каноэ плохо. Поймают за два дня, а то и за день. Ну что ж, я идти спать, не могу всю ночь держать глаза открытыми.

И Быстрокрылый Голубь хладнокровно улегся на свои шкуры и вскоре заснул крепким сном. Бортник был бы рад последовать его примеру в этот поздний час, но сон бежал его очей, и он долго лежал с открытыми глазами, обдумывая слова индейца и размышляя над тем, какая опасность может угрожать семейству. Но в конце концов сон сморил и его, и весь «гарнизон» погрузился в глубокую ночную тишину.

Остаток ночи прошел без происшествий. Но едва занялся день, как снедающая Бурдона тревога подняла его на ноги; выйдя за ворота дома, чтобы свершить свой утренний туалет у ручья, он столкнулся нос к носу с Питером, возвращавшимся в Медовый замок. Они встретились как ни в чем не бывало. Вождь вежливо ответил на приветствие бортника и присоединился к нему, пренебрегши отдыхом, как если бы он только что поднялся со своего ложа. И только на обратном пути загадочный индеец впервые завел речь о деле.

— Мой брат собирался сегодня показать индейцам, как добывать мед, — сказал он на подходе к Медовому замку, внутри которого уже кипела жизнь. — Я и сам, невзирая на мои лета, никогда этого не видел.

— Я охотно научу вождей этому искусству, — ответил бортник, — тем более что сам не собираюсь впредь им заниматься; во всяком случае, в этой части страны.

— Как это так? Мой брат намерен вскоре покинуть нас? — И Питер пронзил Бурдона своими острыми глазами, словно проникающими в самую душу собеседника, но поспешил тут же отвести взгляд в сторону, как бы сознавая, какое сильное впечатление он производит. — В Детройте англичане, куда податься моему брату? Лучше оставаться здесь, так я думаю.

— Спешить я не стану, Питер; но мой сезон вскоре закончится, а вы же знаете, мне следует опередить непогоду, иначе моему каноэ из древесной коры не поздоровится на озере Гурон. Когда мне встретиться с вождями, чтобы преподать им науку добычи меда?

— Я спрошу их. Но это терпит. Хочу немного поспать. Вот посплю, открою глаза и тогда хорошо вижу. Итак, мой брат собирается в долгий путь. Если в Детройт нельзя, то куда же можно?

— Мой дом, собственно, находится в Пенсильвании, на другом берегу озера Эри. Это очень далеко, и я не уверен, что в такое беспокойное время мне удастся пересечь озеро. Может, мне лучше направиться сперва в Огайо, а уже оттуда обогнуть озеро Эри, тогда я все расстояние преодолею по суше.

Бортник наплел все это лишь для того, чтобы пустить индейцу пыль в глаза, так как у него и в мыслях не было идти в этом направлении. Он не солгал — такой путь и впрямь был бы самым коротким и безопасным во всех отношениях, будь Бурдон один. Но Бурдон уже был не один, во всяком случае в своих мечтах. Во всех его думах о будущем неизбежно присутствовала Марджери; он и помыслить не мог о том, чтобы при сложившихся обстоятельствах оставить ее здесь, — это было бы так же безрассудно, как самому сдаться дикарям и быть принесенным в жертву их богам. Но и подобное путешествие невозможно предпринять в компании женщин, особенно сейчас, когда они окружены враждебными индейцами, известными своей прозорливостью и упорством. Они вмиг обнаружат след беглецов, а идти по нему отряд молодых воинов будет в два раза быстрее, чем способна передвигаться Марджери.

Вопреки возражениям Быстрокрылого Голубя, Бурдон связывал все свои планы с рекой Каламазу. Он припомнил ходячее выражение «Вода не хранит следов» и вознадеялся, что им удастся, плывя по реке, войти в озеро, где, казалось ему, они будут в сравнительной безопасности. Оба каноэ — его и Гершома — достаточно вместительны, хорошо оснащены и в летний сезон вполне подходят для плавания в этих водах. Если он окончательно остановится на этом маршруте, то немаловажно будет опередить индейцев в самом его начале на несколько часов, а пока необходимо утаивать свои намерения и держать Питера в заблуждении.

— Хорошо, допустим, мой брат пойдет этим путем, — ответил вождь с ледяным спокойствием, будто бы не подозревая никакой хитрости. — Скажу ему «прощай». Сегодня мой брат научит индеев, как искать мед. Индей станет ему хорошим другом. И может помогать моим бледнолицым братьям вернуться в их страну. Лучше для всех, если сюда вообще никто не приходить.

На этом разговор до поры до времени закончился. Питер вообще не отличался словоохотливостью и, если его не понуждала к разговору определенная цель, предпочитал молча предаваться наблюдениям. В течение следующего часа обитатели Медового замка были заняты обычными утренними делами, в том числе едой, во время которой и было решено, не откладывая в долгий ящик, всем отправиться на встречу с вождями, где Бурдон преподаст уроки своего ремесла.

Когда маленькая компания вышла из ворот крепости, природа излучала мир и покой, пленительные для человека, не сведущего в политической жизни Американского континента и не подозревающего о присутствии поблизости множества дикарей. Небесное светило с редкостной щедростью залило землю своим сиянием. Прогалины, поляны, рощицы и даже глухие лесные чащобы купались в его тепле, какое обычно и на сорок третьей широте бывает в более мягкое время года. Даже птицы радовались прекрасному утру; оглашая воздух щебетом и пением, они с необычайной живостью носились между дубами. Природа, как правило, во всех своих проявлениях обнаруживает чрезвычайную гибкость в умении приспособиться к окружающим условиям ради основной своей цели. Птицы, к примеру, встречаются в лесах, в прериях, на еще не освоенных прогалинах Запада (причем в бесчисленном множестве, особенно те виды, которые держатся стаями и высоко ценят безопасность еще не обжитых — человеком, разумеется, — районов), и всюду, подчиняясь велению инстинкта, они строят себе гнезда и выполняют свое предназначение — выводят потомство. Мириады голубей, уток, гусей и т. д. водятся в девственных лесах, но и в более людных местах селятся пернатые — общительная дружелюбная малиновка, маленький сладкоголосый королек, дрозд, жаворонок, ласточка и остальные крылатые малютки, порхающие вокруг наших домов и полей и посланные Провидением как будто специально для того, чтобы утром и вечером их песни звучали в наших ушах похвалой Всевышнему. Тут следует заметить, что, по мнению жителей Старого Света, американские птицы в сравнении с европейскими просто немы.

Это суждение, возможно, справедливо, да и то лишь отчасти, применительно к птицам, которых по праву называют лесными, — они чаще всего как бы перенимают сумрачный характер своей родной обители, погруженной обычно в торжественную тишину. Но этого никак не скажешь о пернатых, населяющих наши поля, открытые местности и сады; каждая из этих птиц поет ничуть не хуже своих собратьев в Европе и, вознося хвалу Богу, неустанно повторяет сложнейшие рулады и отдельные звуки, услаждающие наш слух. Существует даже большой отряд певчих пташек, которые обладают подражательной способностью и воспроизводят любые звуки, вплоть до издаваемых четвероногими, причем воспроизводят не дисгармонично, как это делают попугаи, а богатым контральто, трелями со всеми прелестными интонациями, присущими самым одаренным представителям пернатых. Не будет преувеличением утверждать, что один американский пересмешник может перепеть всех птиц Европы, вместе взятых.

Сегодня утром казалось, будто все птахи, разыскивавшие пропитание вблизи Медового замка, взлетели