— Хорошо — сначала услышишь запах — потом увидишь; а потом и отведаешь. Расступитесь и соблюдайте тишину: великое колдовство начинается.

Произнеся эти слова, Бурдон приступил к следующей магической операции.

Для начала бортник решил произвести неизгладимое впечатление на своих невежественных зрителей, прибегнув к надлежащему количеству мистических действий и заклинаний. Это удалось ему как нельзя лучше, так как еще мальчишкой он на досуге частенько разыгрывал подобные сцены. Попавшие в Америку немцы и их потомки, в целом, люди не очень высокообразованные и хранят большую часть древних суеверий, доставшихся им от тевтонских предковnote 64. Бортник, по крови чистый англичанин, родился в штате, где обитало множество немцев и их потомков; общаясь с ними, он получил некоторые понятия о черной магии, которые сейчас ему очень пригодились. Свою роль во всем, что касалось мрачного выражения лица, диковинных гримас и невразумительного бормотанья, Бурдон исполнил великолепно, и не прошли они еще и половины пути до намеченного места, как наш великий маг, или «колдун», полностью завладел воображением всех дикарей, за исключением, быть может, уже упомянутых двух или трех вождей. Тут произошел случай, который покажет вам, с какой готовностью неразвитый ум помогает сам себя обмануть. Этот случай помог бортнику упрочить свою колдовскую репутацию.

Как мы помним, местечко, где индейцы почуяли запах виски, находилось на склоне холма, там, где пролилось содержимое первой бочки. Костер все еще полыхал на этом месте, а возле него по-прежнему слонялся Волчий Глаз, упиваясь, хотя бы в переносном смысле, ароматом, столь приятным его сердцу. Но бортник знал, что еще больше поразит дикарей, если приведет их на новое место, которое нельзя было обнаружить ни по каким признакам и где запах виски был, вероятно, куда забористей, чем на склоне холма. Поэтому он не пошел к костру, а двинулся в обход подножия холма, на достаточном расстоянии, чтобы было видно, куда ступать, при отблеске огня, однако достаточно слабом, чтобы таинственная тень скрывала черты его лица. Но когда он поравнялся с источником запаха, открытым дикарями, они наперебой стали убеждать его, жестами и криками, что надо идти туда; дело дошло даже до прямых утверждений, что он не знает, куда идет. На весь этот шум наш «колдун» не обращал внимания; он твердой стопой и величественной походкой двигался к тому месту у подножия холма, где, как ему было известно, пролилось содержимое второй бочки и где он с полным основанием надеялся найти достаточно виски для осуществления своего замысла. Вначале это упорство разозлило дикарей, уверенных, что он сбился с дороги; но Воронье Перо, главный из вождей, немногими словами положил конец препирательствам. Через несколько минут Бурдон остановился поблизости от места, к которому направлялся. Запах виски здесь был так силен, что восхищенный шепот, в предвкушении грядущих удовольствий, пронесся в толпе дикарей.

— Пусть теперь молодые воины разожгут костер для меня, — торжественно провозгласил бортник. — Но не такой костер, как на склоне, а колдовской костер. Я чую Источник Виски, и мне нужен колдовской огонь, чтобы его увидеть.

С десяток молодых людей бросились собирать хворост; в одну минуту порядочная куча была нагромождена на плоском камне футах в двадцати от того места, где, как знал Бурдон, разбилась полная бочка. Когда он счел кучу хвороста достаточно внушительной, то сказал Вороньему Перу, что пора поджечь его головней от первого костра.

— Конечно, это будет не колдовской огонь, для колдовского огня нужны колдовские спички, — заметил он, — но мне нужен огонь, чтобы рассмотреть землю на этом месте. Бросайте сюда головню, братья; пусть огонь горит ярко.

Приказание бортника было выполнено, и весь склон у подножья холма, где разбилась полная бочка, озарился ярким огнем.

— Пусть все потаватоми отступят подальше, — добавил Бурдон серьезно, — воин может потерять жизнь, если выйдет вперед слишком быстро, — а если останется жив, то получит ревматизм, который никто не вылечит, а это хуже смерти. Когда настанет час, я дам моим краснокожим братьям знак приблизиться.

Сопровождая свои слова соответствующей жестикуляцией, бортник сумел расположить всех своих умолкших, но возбужденных слушателей по другую сторону костра, оставшись в одиночестве у места, где предполагалось искать таинственный источник. Покончив с приготовлениями, Бурдон тихим шагом, без сопровождающих пошел к тому месту, где пролилось виски. Здесь его встретил такой сильный запах, что он убедился — часть содержимого бочки уцелела. При ближайшем рассмотрении он заметил, что в нескольких мелких впадинах на плоской скале, о которую разбилась бочка, осталось порядочно драгоценной жидкости; вполне достаточно для поддержания его колдовской славы.

Все это время бортник не переставал ломать голову над планами бегства. Он не сомневался, что какое- то время, при благоприятном стечении обстоятельств, ему удастся обманывать врагов; но утро, как известно, вечера мудренее, и он опасался, что ночной отдых и возможность поразмыслить откроют индейцам глаза. Особенные опасения ему внушал Воронье Перо; и Бурдон предвидел свою ужасную участь, если индейцы догадаются о том, что он их провел. Стоя поодаль, он наклонился к лужице виски и бросил взгляд в темноту, окутывающую северный склон холма, прикидывая, есть ли у него реальная возможность скрыться. Все потаватоми стояли по другую сторону костра, и совсем близко были густые заросли, так что вряд ли винтовка успела бы сделать свое черное дело, пока беглец не скрылся из виду. На секунду мысль воспользоваться случаем показалась Бурдону такой соблазнительной, что он даже сделал несколько шагов в направлении кустов, позабыв про свои заклинания и утратив осторожность; но тут, бросив опасливый взгляд через плечо, он заметил, что Воронье Перо и двое его ближайших советников исподтишка готовятся стрелять в случае, если он бросится наутек. Это мгновенно переменило планы бортника, и он заново осознал и свое критическое положение, и насущную необходимость для человека в таком положении соблюдать осторожность.

Бурдон сделал вид, что его внимание целиком поглощено осмотром скалы, на которой он стоял и откуда должна была забить ключом желанная влага; но мысли его были по-прежнему заняты поисками возможностей спасения. Наклоняясь то над одной, то над другой лужицей и соображая, как дальше изображать свое «колдовство», бортник понял, что едва не совершил роковую ошибку. Недостаточно было удрать самому; было почти столь же важно увести каноэ: если каноэ останется у потаватоми, то не одно лишь его имущество, но и прелестная Марджери, и Гершом с женой попадут в руки дикарей; если же бортник завладеет каноэ, широкая гладь Каламазу станет почти непреодолимой преградой, и это позволит белым ускользнуть. Эти соображения коренным образом изменили замыслы Бурдона, и он больше не помышлял о зарослях и о бегстве в глубь полуострова. В то же время, не пренебрегая возможностью утвердить свое влияние на умы суеверных лесных жителей, которых ему предстояло обмануть своим искусством, он обдумывал действия, столь важные для его ближайшего будущего. Мысли его возвратились к каноэ, и он составил план, который поможет ему вновь завладеть своим суденышком. Оказавшись на борту, он предполагал одним мощным толчком загнать каноэ в заросли риса, где он окажется в относительной безопасности от пуль дикарей. А если бы удалось провести каноэ на другую сторону узкого пояса зарослей, он был бы спасен!

Составив в уме план действий, Бурдон сделал знак Вороньему Перу подойти поближе, разрешив и остальным приблизиться к тому месту, где он стоял. Бортник прихватил с собой из каноэ более толстую часть сделанного из тростника удилища, которую использовал вместо волшебного посоха. Удилище было внушительной толщины, а длиной около восьми футов. Этим посохом он указывал на различные предметы, и посох вскоре пригодился ему, чтобы незаметно для любопытствующих зрителей сделать кое-какие мелкие, сослужившие ему в дальнейшем неоценимую службу, изменения в рельефе почвы.