Гамут с готовностью согласился с Хейвордом, и они вместе отправились к сестрам. Кора встретила своего нового и довольно странного покровителя если не радостно, то любезно. И даже бледное личико Алисы снова осветил отблеск ее обычной веселости, когда она благодарила Хейворда за его заботливость. Дункан уверил их, что сделано все для обеспечения душевного спокойствия, опасность же, по его словам, не грозила. Затем он сказал, что намерен присоединиться к ним, едва пройдет несколько миль с передовым отрядом, и наконец простился с Алисой, и Корой.

В это время раздался сигнал к выступлению, и передовая часть английской колонны двинулась. Трубный звук заставил вздрогнуть сестер; они огляделись кругом и увидели белые мундиры французских гренадеров, уже занявших ворота крепости. Над их головой пронеслось как бы громадное облако, и, взглянув вверх, они заметили, что остановились под широкими складками французского знамени.

— Идем, — сказала Кора. — Дочерям английского солдата не годится оставаться в этом месте.

Алиса прижалась к сестре, и, окруженные густой толпой, обе покинули плац крепости.

Когда девушки выходили из ворот, французские офицеры низко кланялись им, однако не предлагали никаких услуг, которые, как они понимали, могли быть только неприятны для дочерей Мунро. Все экипажи, все вьючные животные были заняты больными и ранеными, и Кора предпочла испытать все трудности пешего перехода, но не отнимать места у более слабых. Действительно, вследствие недостатка в необходимых средствах передвижения многие изувеченные и больные солдаты принуждены были тащиться на своих слабых ногах позади отряда. Раненые стонали; их товарищи шагали молчаливо и угрюмо; женщины и дети дрожали от ужаса перед неизвестностью. Когда робкая толпа вышла из ворот форта на открытую низменность, перед ней открылась печальная картина: невдалеке, с правой стороны, стояла французская армия, так как, едва солдаты Монкальма заняли укрепление, генерал стянул к форту все свои отряды. Французы молчаливо, но внимательно наблюдали за движением побежденных, отдавая им установленные воинские почести; никто из победителей в сознании своего успеха не бросил врагам ни насмешки, ни оскорбления.

Отряды англичан, численностью около трех тысяч человек, медленно двигались через низменность, стекаясь к оборонному пункту в том месте, где дорога к Гудзону сворачивала в лес. На густой опушке леса показались индейцы. Краснокожие пристально смотрели на своих врагов; некоторые, точно коршуны, двигались вслед за ними и, казалось, не смели броситься на добычу только потому, что присутствие многочисленного французского войска сдерживало их. Некоторые гуроны все-таки замешались в ряды побежденных и с мрачными и недовольными лицами внимательно наблюдали за движущейся толпой, хотя и не смели открыто проявить свою враждебность.

Авангард под предводительством Хейворда дошел до ущелья и постепенно исчез из виду. Вдруг Кора услышала звуки перебранки и повернулась в сторону раздраженных голосов. Один из солдат отстал от своего отряда и был наказан за свое непослушание тем, что кто-то отнял у него подобранные им пожитки.

Это был очень рослый малый, достаточно алчный, для того чтобы не уступить без борьбы захваченное им добро. В дело вмешались посторонние: одни стали на сторону солдата, другие — на сторону его обидчика. Голоса делались все громче, озлобленней. Явилось около сотни дикарей; они, точно по волшебству, выросли там, где за минуту перед тем было человек двенадцать гуронов. Вскоре Кора заметила, что Магуа скользнул в толпу своих соотечественников и обратился к ним, пользуясь всеми приемами своего зловещего красноречия. Женщины и дети остановились, сбившись вместе, словно стая испуганных птиц.

Магуа приложил руки к губам: раздался зловещий и устрашающий вопль. Индейцы, рассеянные по лесу, вздрогнули при звуках этого хорошо знакомого им клича. Тотчас же по всей равнине пронесся дикий вой; раздался он и под сводами леса.

Это был крик, какой не часто вырывается из человеческого горла.

Он послужил страшным сигналом: более двух тысяч дикарей высыпало из лесу; все они мигом усеяли роковую равнину. Началась страшнейшая кровопролитная резня. Повсюду царила смерть в самом ужасном, отталкивающем виде. Сопротивление только распаляло убийц; дикари продолжали наносить удары даже мертвым. Кровь текла потоками. Гуроны все больше и больше воспламенялись видом этой крови…

Дисциплинированные отряды быстро выстроились в сомкнутые ряды и старались остановить нападающих дикарей внушительным видом военного фронта. Это до известной степени удалось им. Многие солдаты, надеясь усмирить обезумевших дикарей, бросались на них, размахивая прикладами своих незаряженных ружей, однако индейцы выхватывали у них ружья и тем самым лишали их возможности обороняться.

Как всегда, во время таких событий никто не мог дать себе отчета, сколько времени прошло с начала резни. Может быть, страшная сцена продолжалась десять минут, но они показались столетием. Пораженные ужасом, обессилевшие от страха, Кора и Алиса стояли, словно прикованные к одному месту. Толпа женщин, окружавшая сестер, лишала их возможности бежать; потом страх и смерть рассеяли толпу; однако бежать было некуда — девушки попали бы прямо под томагавки своих врагов. Повсюду раздавались крики, стоны, мольбы и проклятия. Но вот Алиса увидела высокую фигуру своего отца. Мунро быстро двигался через низину и, казалось, направлялся к французскому лагерю. Не обращая внимания на опасность, он спешил к вероломному Монкальму, чтобы потребовать от него обещанного и запоздавшего эскорта для женщин. Множество блистающих топоров и украшенных перьями копий были готовы отнять у него жизнь, однако, даже охваченные бешенством, дикари останавливались, видя спокойствие его лица. Все еще энергичная рука ветерана хладнокровно отстраняла от себя страшное оружие, иногда же и сами гуроны, пригрозив ему смертью, казалось, не имели достаточного мужества, чтобы исполнить свою угрозу, и опускали копья и томагавки.

К счастью, Магуа искал свою жертву там, где ее уже не было.

— Отец, отец! Мы здесь, здесь! — воскликнула Алиса, когда Мунро проходил недалеко от дочерей, по-видимому не заметив их. — К нам, отец, или мы погибнем!

Она повторяла это восклицание таким тоном, что самое каменное сердце могло бы растаять; но ответа не последовало. Наконец старик, как бы уловив звуки ее голоса, остановился и прислушался; но в эту минуту Алиса без чувств опустилась на землю, а Кора стала подле нее на колени и с нежностью наклонилась над ее безжизненным телом. Мунро с отчаянием покачал головой и пошел дальше, спеша выполнить высокие обязанности командира.

— Леди… — сказал Гамут, беспомощный и бесполезный в эту минуту, он все же не подумал покинуть вверенных его попечению девушек. — Леди, это праздник дьяволов, и христианам не годится оставаться в этом месте. Идемте, бежим!

— Идите, — ответила Кора, не спуская глаз со своей сестры, — спасайтесь, вы мне не можете помочь.

И простое, но выразительное движение руки девушки, сопровождавшее эти слова, доказало Давиду непоколебимость ее решения. Несколько мгновений он смотрел на темные фигуры гуронов, которые совершали свое страшное дело; его стан выпрямился, он глубоко вздохнул, все черты оживились от волнения, красноречиво говоря о чувствах, наполнивших его душу.

— В библии сказано, что слабый мальчик Давид усмирил царя Саула звуками арфы и словами своих песнопений, — сказал он. — И я тоже постараюсь в эту страшную минуту испытать могущество музыки.

И вот, возвысив свой голос, он запел во всю силу с таким напряжением, что священный гимн был слышен даже среди шума и гама, наполнявших кровавое поле. Многие дикари кидались к певцу и девушкам, надеясь ограбить беззащитных и унести с собой их скальпы, но при виде странной неподвижной фигуры вдохновенного певца они останавливались. Их изумление вскоре превращалось в восхищение, и они устремлялись к менее мужественным жертвам, восхваляя твердость, с которой белый воин пел свою предсмертную песню. Ободренный и обманутый этим успехом, Давид повысил голос, чтобы усилить, как он думал, воздействие святого гимна. Но случилось как раз обратное. Звуки его песни обратили на себя внимание пробегавшего мимо индейца. Это был Магуа. Поняв, что его бывшие пленницы снова могут очутиться в его руках, Хитрая Лисица с диким и радостным воплем кинулся к ним.

— Пойдем! — сказал он, хватая окровавленной рукой платье Коры. — Вигвам гурона все еще открыт для тебя. Разве его жилище не лучше этого места?

— Прочь! — крикнула Кора и закрыла рукой глаза, чтобы не видеть свирепого лица.