произвольными движениями непросветленной души, и, таким образом, вместо чина, составленного с тщанием и благоговением, ввести в употребление грубые, неосмысленные формы! Пусть они сравнят свои неуклюжие, полуразговорные призывы к Всевышнему над гробом с освященным веками ритуалом и поучатся смирению. Подобные люди не постигают величия и высокого смысла, каковой должен содержать в себе обряд погребения, только разве когда заимствуют отрывки из того самого чина, который они якобы признают негодным. В своем стремлении отбросить принятые церковные каноны они впадают в грех, отвергая при исполнении обрядов самые возвышенные, всеобъемлющие, утешительные и содержательные отрывки богодухновенной книги!

То мгновение, когда первый ком земли упал на фоб сестры, было поистине ужасным. Но Господь дал мне силы вынести этот удар! Я не застонал, не заплакал. Когда мистер Хардиндж по традиции поблагодарил собравшихся на погребение, у меня даже хватило мужества поклониться этой небольшой толпе и твердым шагом удалиться Джон Уолллингфорд, правда, взял меня под руку, дабы поддержать, что было очень великодушно с его стороны, но я считал, что сам справлюсь со своим горем. Я слышал рыдания негров, столпившихся у могилы, которая по настоянию некоторых из них была засыпана руками, как будто бы только с их помощью «мисс Грейс» могла обрести вечный покой; и, как мне рассказали после, никто из них не ушел оттуда, пока места то вновь не стало живым и цветущим, каким оно было до того, как лопата коснулась земли. Те же розовые кусты, бережно вынутые из нее, были возвращены в свои прежние гряды, и случайный посетитель не сразу заметил бы рядом с могилами капитана Майлза Уоллингфорда и его достойной жены еще одну, совсем свежую могилу. Однако всем окрестным жителям было известно о том, и многие приходили сюда в течение последующих двух недель; говорили, что особенно часто молодые девушки с соседних ферм навещали могилу Грейс Уоллингфорд, «клобоннской лилии», как ее некогда называли.

Как описать то чувство утраты, которое овладело мной после похорон сестры? Только после погребения мы всем своим существом начинаем ощущать, чего мы лишились. Тела близкого человека мы больше не видим; в местах, где он бывал, его уж не найти, обрывается всякое общение с ним, даже посредством зрения — той связи с миром, которая последней покидает умирающего, — и пустота заполняет некогда занимаемое любимым пространство. Подобные терзания мучили меня больше месяца, но особенно остро я переживал отсутствие Грейс в то недолгое время, что я провел в Клобонни. Однако своих терзаний я описывать не стану, это вовсе не входит в мой замысел, да и много ли пользы читателю от такого рассказа?

Я не видел Руперта на похоронах. Я знал, что он был там, но либо он сам старался не попадаться мне на глаза, либо Люси так все устроила, что его персона ни разу не возникла перед моим взором. Джон Уоллингфорд, который имел весьма отдаленное представление о моих отношениях со всеми Хардинджами, думая сделать мне приятное, упомянул, когда немногочисленная процессия вернулась в дом, что молодой мистер Хардиндж, приложив немалые усилия, добрался-таки до Клобонни вовремя и поспел к похоронам. Наверное, Люси, под предлогом того что не может остаться одна, тотчас же после церемонии отправилась в домик при церкви и умудрилась продержать брата там все время, пока я не вернулся домой.

Я подъехал к дому последним, там уже собрались все родственники, и я поблагодарил каждого в отдельности за то, что они приехали на погребение и выказали тем самым уважение к покойной. Когда эта несложная обязанность была исполнена, все, кроме Джона Уоллингфорд а, удалились, и я остался один с моим кузеном. Каким стал наш дом! Каким он был все время, пока я оставался в Клобонни! Слуги крадучись передвигались по дому; в кухнях больше не слышно было их веселого смеха; даже самые неповоротливые из них как будто ступали по воздуху, и все вокруг меня, казалось, боялись потревожить покой усопшей. Ни до смерти сестры, ни после того у меня не было такого чувства, что ничто может обрести плоть, стать таким же реальным, как живое присутствие любимого человека. Я видел, мне казалось, и физически ощущал, что сестра больше не участвует в той драме, которая без нее утратила всякий смысл.

Никто из Хардинджей не вернулся к обеду — добрый пастор прислал мне записку, где сообщал, что он прибудет к вечеру, после того, как уедут родственники; Джон Уоллингфорд и я обедали tete-a-tete. Мой кузен, руководствуясь вполне понятными соображениями — отвлечь меня от раздумий о недавних событиях, завел разговор о предметах, которые, как он справедливо полагал, могли заинтересовать меня. Не пытаясь завести беседу на отвлеченную тему, которая не затрагивала бы моих чувств и оттого не увлекала бы меня, а лишь постоянно возвращала к источнику моих страданий, он благоразумно связал разговор с моей утратой.

— Полагаю, ты снова отправишься в плавание, как только твое судно будет готово к походу, кузен Майлз, — начал он, когда нам принесли вино и фрукты. — Торговля нынче кипит, и ленивый рискует упустить блестящие возможности.

— Золото больше не имеет для меня притягательной силы, кузен Джон, — хмуро заметил я. — Теперь у меня больше денег, чем мне необходимо при моих потребностях, и, поскольку я, вероятно, никогда не женюсь, не вижу смысла в том, чтобы пытаться добыть еще больше. Все же я выйду в море на своем судне, как только это станет возможным. Я не хотел бы провести все лето здесь, да и море я люблю. Да, да, я должен поехать куда-нибудь в Европу, и немедленно. Это самое разумное из того, что я могу предпринять.

— Вот это здорово, это по-мужски! Уоллингфорды не привыкли хандрить, и ты, я вижу, пошел в нашу породу. Но почему ты считаешь, что никогда не женишься, Майлз? Твой отец был моряком, но ведь он женился и, как я понимаю, вовсе не жалел о том.

— Мой отец был счастлив в семейной жизни, и, если бы я следовал его примеру, я бы, конечно, тоже должен был жениться. Тем не менее я чувствую, что мне суждено прожить жизнь холостяком.

— Что же в таком случае будет с Клобонни? — прямо спросил Джон Уоллингфорд.

Я не мог сдержать улыбки — ведь я считал его своим наследником (хотя по закону предпочтение следовало отдать более близким родственникам, пусть бы и носящим другую фамилию), но Джон, будучи намного старше меня, вероятно, и помыслить не мог, что меня переживет.

— Я составлю новое завещание, как только окажусь в городе, и оставлю Клобонни тебе, — искренне и твердо отвечал я, ибо эта мысль пришла мне в голову в ту самую минуту, когда я увидел его. — Кто, как не ты, имеет все основания претендовать на наследование Клобонни, и, если ты переживешь меня, оно будет твоим.

— Майлз, это мне нравится! — воскликнул кузен с редкой непосредственностью, протягивая мне руку и сердечно сжимая мою. — Ты совершенно прав; я должен наследовать это имение, если ты умрешь бездетным, пусть даже после тебя останется вдова.

Это было произнесено самым непринужденным образом и согласовывалось с моими намерениями, поэтому его слова не столько задели, сколько удивили меня. Я знал, что Джон Уоллингфорд любил деньги, а, поскольку все люди весьма привязаны к ценностям материальным, это свойство неизменно ведет к тому, что они позволяют сей привязанности брать власть над ними. Мне просто не хотелось бы, чтобы мой родственник вот так, в лоб, говорил о своих побуждениях, хоть это никоим образом не поколебало меня — я остался при своем намерении.

— Ты охотно советуешь своим друзьям жениться, а сам не спешишь подать им пример, — сказал я, желая переменить тему разговора. — Тебе, должно быть, за пятьдесят, а ты все еще холостяк.

— И останусь им до конца дней своих. Было время, когда я, наверное, женился бы, будь я побогаче, а теперь, когда я достаточно богат, меня занимают другие вещи. Однако это не причина отказывать мне в