Китти ничего не ответила на это: вероятно, она немного растерялась и не вполне понимала, как ей отнестись к появлению в семье нового родственника.

— Ваши бабушка и дедушка вначале действительно предполагали, что ваш дядя солдат, — заметил я, — но, когда того солдата разыскали, это оказалось ошибкой, а теперь правда вышла наружу — и так, что ваше родство не вызывает никаких сомнений.

— А как зовут дядю? — спросила племянница тихо и нерешительно. — Я слышала, как бабушка говорила, что матушкиного брата нарекли Олофом.

— Совершенно верно, дорогая, мы все это выяснили, старая леди и я. А мне сказали, что меня нарекли Мозесомnote 18: думаю, дитя, тебе известно, кто такой был Мозес?

— Конечно, дядя, — сказала Китти, удивленно рассмеявшись. — Он был великим законодателем иудеев.

— Ха! Майлз, это правда? Я кивнул в знак согласия.

— А ты знаешь, что его нашли посреди тростников, и историю о дочери короля Эфиопии?

— Вы хотели сказать — Египта, ведь так, дядя Олоф? — воскликнула Китти и снова рассмеялась.

— Ну, Эфиопия или Египет, один черт! Эта девушка прекрасно образованна, Майлз, и она будет для меня отличной собеседницей долгими зимними вечерами лет этак через двадцать или когда я осяду на широте милой доброй старушки там, у подножия холма.

Китти негромко вскрикнула, затем залилась румянцем, лицо ее приняло такое выражение, что стало ясно — в эту минуту она думала о чем угодно, только не о дяде Олофе. Я спросил, что случилось.

— Ничего, просто Горас Брайт, вон там в саду, он смотрит на нас. И наверное, гадает, кто едет со мной в нашей повозке. Горас думает, что он правит лошадью лучше всех в округе, так что следите за тем, как вы держите вожжи или плетку… Горас!

Похоже, мечтам Марбла о долгих вечерах в обществе Китти не суждено было сбыться, но, поскольку мы в тот момент были на вершине холма и уже показался дом, Горас Брайт скоро исчез из виду. Надо отдать должное девушке: она, казалось, думала теперь только о своей бабушке и о том, какое действие возымеет на нее появление сына, ведь она была стара и немощна. Что до меня, я с удивлением обнаружил мистера Хардинджа, увлеченного беседой со старой миссис Уэтмор, — оба сидели на крыльце дома, наслаждаясь теплым летним вечером, а Люси ходила взад и вперед по низкой траве заросшего ивняком берега с нетерпением и беспокойством, совершенно ей несвойственными. Китти, едва выйдя из повозки, побежала к своей бабушке, Марбл последовал за ней, а я поспешил к той, к которой неудержимо стремилась душа моя. Лицо Люси было задумчиво и тревожно, она протянула ко мне руку, что само по себе было очень приятно, и при других обстоятельствах я был бы тронут этим милостивым жестом, но теперь я боялся, что он не предвещал ничего хорошего.

— Майлз, тебя не было целую вечность, — начала Люси, — я было собралась корить тебя, но удивительный рассказ этой доброй старушки объяснил нам все. Мне нужно подышать воздухом и пройтись, дай мне руку, и мы немного прогуляемся по дороге. Мой дорогой отец не захочет оставлять эту счастливую семью, пока совсем не стемнеет.

Я дал Люси руку, и мы пошли по дороге вместе, взбираясь на холм, с которого я только что спустился, и я не мог не заметить того, что движения Люси были порывисты и беспокойны. Все это представлялось мне совершенно непонятным, и я решил, что лучше подождать, пока она сама не пожелает объяснить мне, что происходит.

— Твой друг Марбл, — продолжала она, — вероятно, я могу сказать наш друг Марбл, — должно быть, очень счастливый человек, ведь он наконец узнал, кто его родители, и узнал, что они люди респектабельные и достойны его любви.

— Пока что он более растерян, нежели счастлив, как, впрочем, и вся семья. Все произошло столь внезапно, что случившееся не успело уложиться в их душах.

— Родственные чувства благословенны, Майлз, — задумчиво продолжала Люси после небольшой паузы. — В этом мире нет почти ничего, что могло бы заменить их. Как, должно быть, горевал он, несчастный, оттого, что прожил так долго без отца, матери, сестры, брата и других родственников.

— Наверняка горевал, но, по-моему, позор, который, как он полагал, сопровождал его появление на свет, он переживал более, нежели свое сиротство. В глубине души его кроются пылкие чувства, хоть он и выражает их самым неуклюжим образом.

— Удивительно, что человек в его положении никогда не думал о браке, тогда Марбл мог бы, по крайней мере, жить в кругу своей собственной семьи, пусть даже он никогда и не знал отцовской семьи.

— Такие мысли подсказывает женщине ее доброе отзывчивое сердце, дорогая Люси; но зачем моряку жена? Говорят, будто сэр Джон Джервис — нынешний лорд Сен-Винсен — твердит о том, что женатый моряк — пропащий мд, ряк, а Марбл, похоже, столь преданно любит судно, что едва ли способен полюбить женщину.

Люси ничего не ответила на мои неосторожные и глупые речи. Я и сам не знаю, зачем произнес эти слова, но иногда на душе бывает так горько и скверно, что в ней рождаются слова и настроенность мыслей, которые весьма далеки от ее истинных побуждений. Мне стало так нестерпимо стыдно за то, что я только что сказал, и, по правде говоря, так жутко, что вместо того, чтобы попытаться высмеять такие взгляды как глупые и бессмысленные или постараться объяснить, что я вовсе не разделяю их, я молча шел по дороге, увлекая Люси за собою. Впоследствии у меня появились основания полагать, что Люси не понравились мои речи, но — благословенное созданье! — она хотела поведать мне о том, что камнем лежало у нее на сердце, не позволяя ей, натуре великодушной и бескорыстной, думать о чем-либо ином.

— Майлз, — наконец нарушила молчание Люси, — лучше бы мы не встретили тот шлюп нынче утром.

Я резко остановился, выпустил руку моей прекрасной спутницы и стоял, пристально вглядываясь в ее лицо, как будто хотел прочитать самые сокровенные мысли в ее ясных, кротких, нежных голубых глазах. Я заметил, что она бледна, и прекрасные губы, произнесшие слова, которые встревожили меня более тем, как они были высказаны, нежели их непосредственным смыслом, дрожали так, что их прелестной обладательнице было трудно совладать с этим. Слезы, крупные как первые капли дождя, дрожали на длинных шелковистых ресницах, и сама поза Люси выражала безысходность и отчаяние!

— Должно быть, что-то случилось с Грейс! — воскликнул я, хотя в горле так пересохло, что я едва смог выговорить эти слова.

— Кто или что еще может теперь занимать наши мысли, Майлз? Я ни о чем другом не могу и думать и постоянно помню о том, что мой родной брат погубил ее!

Что я мог ответить на эти слова? Я так тревожился о моей сестре, что не сделал даже попытки возразить Люси, чтобы умерить боль, которую причинял ей скверный поступок Руперта.

— Грейс стало хуже вследствие этой злосчастной встречи? — спросил я и понял, что знаю ответ.

— О! Майлз, какой разговор был у нас с ней нынче днем! Она говорит подобно небесному созданью, как будто уже не принадлежит этому миру. Между нами нет больше тайн. Она с радостью избежала бы разговора о том, что произошло между ней и Рупертом, но мы зашли уже так далеко, что я могла спросить ее и об этом. Я полагала, что это успокоит ее, а я сумею придумать, как облегчить ее страдания. Думаю, первое мне удалось, потому что она теперь спит.

— А Грейс не говорила о том, что ты можешь поведать и мне ее печальную повесть?

— Это поистине печальная повесть! Майлз, ведь они были обручены с тех самых пор, как Грейс минуло пятнадцать лет! Обручены недвусмысленно, то есть их договор был облечен в ясные слова, это были отнюдь не намеки и обещания, которые могут быть приняты за действительный договор при такой близости, как у них.

— Боже мой! А как же столь ранняя и длительная помолвка расстроилась?

— Ее расторг Руперт, и лучше бы ему умереть, чем предать себя, предать моего бедного отца, меня, всех нас, Майлз… и потерять право называться мужчиной. Все произошло так, как мы и предполагали: ему вскружила голову йclatnote 19, которая сопровождает Мертонов в нашем провинциальном обществе, а Эмили довольно эффектная девушка, по крайней мере для тех, кто привык к нашим скромным обычаям.

Увы! Люси не подозревала тогда — с тех пор она смогла убедиться в этом, — что «эффектных» девушек