каждому право быть судимым равными себе людьми, и я ни в коем случае не возьмусь вести этих людей в тюрьму, покуда они не побывают у судьи.
— То, что вы сейчас говорите, относится только к верным и покорным подданным, — ответил полковник, — но на врагов и предателей эти привилегии не распространяются.
— Сначала нужно доказать, что они изменники, а потом уж наказывать их по заслугам, — решительно возразил молодой человек (он всего лишь год назад окончил курс юридических наук). — Единственное, на что я соглашусь, — это доставить их в полной сохранности в гражданский суд.
— Пойдем навестим арестованных! — вмешался Борроуклиф, чтобы положить конец спору, который уже становился резким и был, как он знал, совершенно бесполезным. — Может быть, они добровольно пойдут служить под знамена нашего государя, и тогда, к счастью, не понадобится никаких мер, кроме разве обычной дисциплины.
— Конечно, если только подобный шаг для них возможен, — подтвердил корнет, — я буду очень рад разрешить вопрос таким образом. Надеюсь, капитан Борроуклиф согласится со мной, что у драгун есть кое- какие заслуги в этом деле, а у нас во втором эскадроне как раз не хватает людей.
— Мы легко сговоримся, — сказал капитан. — Каждый из нас возьмет одного, а судьбу третьего решит подброшенная в воздух гинея… Сержант! Следуй за нами, чтобы сдать арестованных и снять с поста часового.
Когда они направились к заднему флигелю, полковник Говард, который пошел вместе с ними, сказал:
— Я не сомневаюсь в проницательности капитана Борроуклифа, но, насколько мне известно, мистер Кристофер Диллон предполагает, что, по крайней мере, один из этих людей не простой солдат. И в этом случае ваши планы могут рухнуть.
— А за кого он принимает этого джентльмена? — спросил Борроуклиф. — За переодетого Бурбона note 36 или, может быть, за тайного представителя мятежного Конгресса?
— Нет-нет, больше он ничего не сказал. Мой родственник Кит умеет держать язык за зубами, пока миледи Юстиция не приготовит свои весы. Есть люди, про которых можно сказать, что они рождены быть солдатами. Таков граф Корнваллийский, который так успешно теснит мятежников в обеих Каролинах. Другим сама природа велела быть святыми на земле, как, например, их высокопреосвященства архиепископы Йоркский и Кентерберийский. Еще есть люди, которые на все смотрят глазами пытливыми, беспристрастными и бескорыстными. К таким, могу я сказать, принадлежат верховный судья Мэнсфилд и мой родственник мистер Кристофер Диллон. Я думаю, джентльмены, что, когда королевская армия подавит этот бунт, министры его величества сочтут необходимым установить в колониях титул пэра как средство для награждения верноподданных и как политическую меру для предупреждения недовольства в будущем. В этом случае я надеюсь видеть моего родственника в отороченной горностаем мантии пэра и судьи.
— Ваши надежды, почтенный сэр, весьма основательны, и я не сомневаюсь, что в один прекрасный день ваш родственник будет совсем не тем, кем он остается сейчас, несмотря на все свои достоинства, а настоящим пэром, — сказал Борроуклиф. — Можете на это рассчитывать, сэр! Судя по его нынешним заслугам, я не сомневаюсь, что придет время, когда и на улице законников наступит праздник, и тогда мистер Кристофер Диллон еще научит нас, как нужно штурмовать житейские высоты, хотя под каким титулом он будет тогда известен, я не берусь сказать…
Полковник Говард был слишком занят своими мыслями о войне и ходе событий вообще, чтобы заметить лукавые взгляды, которыми во время этого разговора обменивались офицеры.
— Я много размышлял над этим, — с величайшим простосердечием ответил он, — и пришел к заключению, что, владея небольшим имением на берегу реки, он может принять титул барона Пидийского. note 37
Пока Борроуклиф произносил эту речь, они поднялись по каменной лестнице, которая вела на второй этаж здания, где, как предполагалось, томились в заточении арестованные. И в ту же минуту в коридоре первого этажа показался Диллон. На его угрюмом, мрачном лице против его воли можно было прочесть удовлетворение коварного человека, осуществившего свой тайный замысел. За ночь часовые несколько раз сменялись, и сейчас на посту снова был тот самый солдат, который присутствовал при бегстве Гриффита и его товарищей. Зная истинное положение вещей, он стоял в небрежной позе, прислонившись к стене и пытаясь вознаградить себя за то, что ночью ему не удалось вздремнуть, но приближавшиеся шаги заставили его выпрямиться и принять позу бдительного стража.
— Ну, как, приятель? — спросил его Борроуклиф. — Что поделывают арестованные?
— Они, по-моему, спят, ваша честь, ибо с тех пор как я на посту, из их комнат не слышно ни звука.
— Они очень устали, почему бы им не поспать в этих уютных помещениях? — заметил капитан. — Стань в ружье, дурачина, да расправь плечи! А то еле шевелишься, как краб или капрал из ополчения! Разве не видишь, что к тебе подходит кавалерийский офицер? Хочешь опозорить свой полк?
— Ах, ваша честь, один только бог знает, смогу ли я когда-нибудь снова расправить плечи!
— Купи себе еще один пластырь, — сказал Борроуклиф, сунув ему в руки шиллинг, — да помни: ты ничего не знаешь, кроме своих обязанностей.
— Иначе говоря, ваша честь?..
— Подчиняться мне и молчать… Но вот идет сержант с караулом. Он снимет тебя с поста.
Спутники Борроуклифа сперва остановились на другом конце коридора, затем несколько солдат в сопровождении сержанта прошли вперед, со всеми воинскими церемониями сменили с поста часового и наконец все вместе направились к помещениям арестованных. Указав рукой на одну из дверей, Диллон со злобной усмешкой сказал:
— Отворите-ка, сержант! В этой клетке сидит человек, который нам нужен больше всего.
— Тише, тише, милорд верховный судья и могущественный кацик! — остановил его капитан. — Еще не наступил час созыва присяжных заседателей из числа толстопузых йоменов, и никто, кроме меня, не имеет права приказывать моим солдатам.
— Уж слишком вы суровы, я должен заметить, капитан Борроуклиф! — вмешался полковник. — Но я прощаю вас, ибо воинская дисциплина прежде всего… Да, Кит, это дело придется предоставить военным. Наберитесь терпения, мой уважаемый родственник! Не сомневаюсь, что близок час, когда вы будете вершить правосудие и удовлетворите свои верноподданнические чувства, расправившись со многими изменниками. Черт возьми, при таком возмездии я и сам, пожалуй, не прочь стать палачом!
— Я могу сдержать нетерпение, сэр — ответил Диллон с притворной скромностью и большим самообладанием, хотя глаза его сверкали дикой радостью. — Прошу прощения у капитана Борроуклифа, если, желая поставить гражданскую власть перед военной, я покусился на его права.
— Вот видите, Борроуклиф! — радостно воскликнул полковник. — Молодой человек в своих поступках руководствуется чувством законности и справедливости. Я уверен, что такой одаренный человек никогда не будет изменником… Однако нас ждет завтрак, и мистер Фитцджералд порядочно проехал верхом в это холодное утро. Давайте скорее покончим с нашим делом.
По знаку Борроуклифа сержант отворил дверь: они вошли в комнату.
— Ваш арестованный бежал! — вскричал корнет, который тотчас убедился, что комната пуста.
— Нет, этого не должно быть! Этого не может быть! — закричал Диллон, содрогаясь от бешенства и яростно обшаривая глазами помещение. — Тут совершено предательство, измена королю!
— Кем же, мистер Кристофер Диллон? — спросил Борроуклиф, нахмурив брови и цедя слова сквозь зубы. — Пусть только кто-нибудь посмеет обвинить в измене хоть одного солдата моего полка!
Будущий судья мгновенно понял, что зашел слишком далеко и что ему следует тотчас умерить свой гнев. Точно по мановению волшебной палочки, он снова принял свой прежний лицемерно-вкрадчивый вид.
— Полковник Говард поймет причину моей горячности, — ответил он, — когда узнает, что в этой комнате ночью находился человек, чье имя — позор для его семьи и для всей страны! Здесь был изменник Эдуард Гриффит, лейтенант флота мятежников!
— Что?! — воскликнул пораженный полковник. — Как посмел этот юный отступник осквернить своим присутствием аббатство Святой Руфи? Ты бредишь, Кит: он не отважился бы на такой поступок!
— По-видимому, он отважился даже на большее, сэр, — возразил Диллон. — Хотя он, несомненно, был заперт в этой комнате, сейчас его здесь нет. А из этого окна, хотя оно и отворено, убежать невозможно,
