Отец Тревиса таким не был. Мейс Ахерн бросил их восемью годами раньше. Тревис не помнил отца, для него он остался только на фотографиях. Уже с год он решил на них больше не смотреть. Они доставляли слишком сильную боль.

Он мечтал побыстрее вырасти, потому что хотел заботиться о своей матери. Она не заслуживала такой тяжелой жизни. Мейс оставил ей множество долгов, о которых она и не подозревала до того, как он ушел из семьи, и она посчитала себя обязанной их отдать. Но ей приходилось много работать, и Тревис видел, как мама устает, хотя она никогда не жаловалась. Грейс готовила в «Мериуитер Льюис», убирала дома для четырех семей, продавала домашнее печенье в «Хеггенхагелс маркет», да еще и шила. Он не хотел, чтобы жизнь измотала ее и еще молодой превратила в старуху.

Теперь Тревис волновался о ней по более ужасной причине. Если контролирующие разум инопланетные паразиты или похитители тел – или кто бы они ни были – захватили персонал больницы, они могли проделать то же самое и в других местах. Скажем, в начальной школе «Мериуитер Льюис». Они могли захватить весь город, и с каждым часом настоящих людей в Рейнбоу-Фоллс, возможно, оставалось все меньше и меньше. Ему требовалось сбежать из больницы и для того, чтобы предупредить мать об опасности.

Пятнадцать минут спустя Тревис выбрался из кровати и подошел к открытой двери в коридор. Чуть высунулся и посмотрел на север, где на сестринском посту вновь восседала медсестра Мейкпис. По коридору от своей палаты к ней шел мистер Уокер, в точном соответствии с разработанным планом, с бумажным стаканчиком, в каких раздавали таблетки. Лицо у него такое кислое, будто его накормили чем-то совсем уж несъедобным.

Тревис поспешил к стенному шкафу, вытащил подушку, вернулся к двери в коридор.

У сестринского поста Брюс Уокер уже заявил, что таблетка, которую ему дали, отличалась от принятой им прошлым вечером, тогда как в карте указано, что ему не надо давать никаких новых лекарств. Должно быть, ему дали не то лекарство, и он боялся, как бы оно ему не навредило. Таблетку ему принесла другая медсестра, сейчас он ее не видел, но еще с тех пор, как в больницу попала Ренни, знал, что Дорис Мейкпис – прекрасный специалист, и на нее всегда можно положиться.

Лесть медсестру не очаровала, но она и не прогнала мистера Уокера. Взяла бумажный стаканчик с таблеткой, поднялась с вращающегося стула и скрылась за дверью, что находилась позади сестринского поста. Дверь вела в комнатку, где хранились все лекарства, которые выдавались пациентам. Вероятно, собиралась посмотреть, что прописано Уокеру и, возможно, поменять таблетку.

Как только медсестра Мейкпис исчезла за дверью, Тревис посмотрел в обе стороны, чтобы убедиться, что, кроме Брюса Уокера, в коридоре никого нет, а потом вышел из палаты. С наволочкой в руке направился на север, не бежал, а шел быстро и бесшумно.

Брюс Уокер взглянул на него, кивнул и вновь повернулся к открытой двери в комнатку с лекарствами.

В северном конце коридора Тревис повернул направо, в другой коридор, восток-запад, тоже пустынный. Мистер Уокер сказал ему, что первой он увидит дверь палаты 331, и Тревис увидел табличку с этим номером на двери. Жена старика, Ренни, умерла в этой палате.

Палату 331 и следующую по этой стене разделяли две двери без табличек. Тревис открыл вторую, как и велел мистер Уокер, ступил в темноту и закрыл дверь за собой.

Нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и Тревис увидел, что находится в чулане площадью в шесть квадратных футов. Деревянные ступеньки с резиновыми ковриками на каждой вели наверх.

Тревис скинул шлепанцы и снял пижаму. Быстренько переоделся в одежду, в которой его привезли в больницу, а пижаму и шлепанцы затолкал в наволочку.

Помня о злобном уборщике с дубинкой, Тревис думал, что его будет трясти от страха, пока он будет добираться из палаты в этот чулан. Однако страх он испытывал лишь в самом начале, а потом чувство это уступило место предвкушению удивительного приключения.

Теперь ему снова предстояло ждать.

И пока Тревис ждал, страх вернулся. Он гадал, как выглядят инопланетяне, если содрать с них человеческое обличье. Он прочитал множество комиксов и посмотрел множество фильмов, которые подпитывали его воображение. И скоро на шее и ладонях выступил пот, а сердце билось куда быстрее, чем чуть раньше, когда он крался по коридорам.

Когда сестра Мейкпис вернулась из комнатки, где хранились лекарства, в бумажном стаканчике Брюса лежала точно такая же таблетка, как полученная им прошлым вечером.

– Вам следовало подойти ко мне раньше, – укорила его Дорис Мейкпис, – как только вы заметили разницу. Вы должны были принять это лекарство утром.

– Я ее приму, как только вернусь в палату, – пообещал Брюс.

– Да. Обязательно.

Она пробыла в комнатке много времени, гораздо больше, чем требовалось для того, чтобы достать из бумажного стаканчика одну таблетку и положить в нее другую. И теперь в стаканчике лежала таблетка успокоительного, которую он, само собой, принимать не собирался.

В палате Брюс первым делом спустил таблетку в унитаз, а смятый бумажный стаканчик бросил в контейнер для мусора.

Еще раньше он снял с кровати нижнюю простыню и застелил постель так, чтобы это скрыть. В ванной, воспользовавшись перочинным ножиком Тревиса, разрезал простыню на полосы и заплел в веревку с разнесенными на равные расстояния узлами, чтобы хвататься за них при спуске. Веревки до земли не хватало, но конец завис бы футах в трех-четырех, так что, возможно, ни ему, ни мальчику не пришлось бы даже прыгать.

Теперь Брюс снял одеяло с кровати, сложил в длину и скрутил, чтобы облегчить переноску. Он пожалел, что не привез в больницу уличную одежду. Пижама и тонкий халат не уберегали от холода даже этим достаточно прохладным днем. А уж ночью он продрог бы до костей. Но одеяло могло его спасти.

Его сосед по палате, наладить общение с которым так и не удалось, какое-то время бодрствовал, читал журнал на испанском языке, но теперь снова заснул.

Брюс подошел к окну, открыл его, выглянул. Не увидел ни души на автомобильной стоянке, которую с трех сторон обнимали больничные корпуса. Он привязал конец самодельной веревки к центральной стойке и сбросил веревку вниз. Ее могли увидеть из окна палаты первого этажа. Оставалось только надеяться, что палата эта пустует или занимавшие ее пациенты появления веревки не заметят.

Схватив свернутое одеяло, Брюс подошел к двери и оглядел коридор, такой же тихий и безлюдный, как прежде.

Сестринский пост находился левее, у той же стены коридора. Поскольку он утапливался в стену на пару футов, Брюс не видел медсестру Мейкпис, сидевшую на стуле, только стойку сестринского поста.

Соответственно, и она не могла его видеть, если он оставался у самой стены, продвигаясь к северному холлу. Брюс добирался до угла, каждое мгновение ожидая, что медсестра Мейкпис или кто-то еще окликнет его, но никто не окликнул.

Подойдя к двери, за которой находилась лестница на крышу, он дважды постучал, прежде чем открыть дверь, так они и уговаривались.

Тревис сидел на лестнице, сжимая в руках наволочку с пижамой и шлепанцами.

– Все идет по плану, – прошептал он.

– Во всяком случае, пока, – ответил Брюс.

Мистер Лисс вышел на кухню миссис Труди Лапьер в ботинках и чистой одежде Бедного Фреда. Он побрился бритвой Бедного Фреда. Седые волосы, чуть влажные и вьющиеся, уже не торчали в разные стороны. Уши остались такими же большими, но, отмытые, стали скорее розовыми, чем коричневыми.

Он оставался сутулым и худым, с черными зубами, желтыми и потрескавшимися ногтями, поэтому не мог выглядеть другим человеком, но все равно выглядел новым мистером Лиссом.

– Ваша кожа уже не покрыта трещинами, как старое седло, – Намми попытался сделать ему комплимент.

– У твоего Бедного Фреда несколько видов лосьона для кожи и не меньше десятка лосьонов после