превращения из добродушного старичка в брюзгу. В ребенке оставалась бы жить часть Ренни. Больше, чем что бы то ни было, одиночество портило ему настроение и подталкивало к брюзжанию.

Прошлым вечером, в восемь часов, в больницу его привезла «Скорая» с жалобами на острые боли в груди. Срочно сделанная магнитно-резонансная томография не показала наличия сердечных заболеваний, другие обследования подтвердили, что инфаркт он не перенес. В течение часа боли полностью исчезли.

Джоэль Рэтберн, его врач в последние шестнадцать, а то и больше, лет, настоял, чтобы он провел в больнице следующий день, вторник: хотел провести еще некоторые обследования. Брюсу дали успокоительное, и за последний год он ни разу так хорошо не высыпался.

Проснувшись, он особенно остро ощутил, что жив, и неудивительно: прошлым вечером уже не сомневался, что умирает. Поэтому, несмотря на влажные простыни, день он начал в приподнятом настроении.

Более того, впервые за долгое время ему захотелось взяться за перо. Последние сорок лет он зарабатывал неплохие деньги, сочиняя вестерны. По шести его романам поставили фильмы, еще до того, как ему стукнуло сорок, потом киностудии к нему не обращались.

Крупные скотопромышленники против мелких, ранчеры против фермеров. Хорошие люди, придерживающиеся кодекса чести, и бандиты с гнусными намерениями. Грабители поездов, грабители банков, поиски и погони. Бескрайние равнины, высокие горы, тупиковые каньоны, шалфейные луга, горящие прерии, кости плохишей, обглоданные стервятниками. Перестрелки на заре, столкновения ясным днем, стремительные кони, меткие выстрелы.

Господи, как же ему все это нравилось. Он любил это с детства, писал об этом всю жизнь, и никогда у него не возникал психологический блок, не позволяющий взяться за ручку, никогда он не испытывал разочарования.

В последние пятнадцать лет публиковалось все меньше и меньше вестернов, и издатели предлагали за них все меньшие суммы. Золотой век жанра остался в далеком прошлом.

Читали больше не питали теплых чувств к прошлому, потому что не верили в него. Слишком долго их убеждали: все, что они знали о прошлом, – ложь, хорошие парни, придерживавшиеся кодекса чести, на самом деле плохие парни, а преступники – или жертвы несправедливости, или борцы с косностью… что как раз и было ложью.

Люди не верили в прошлое и не верили в настоящее или будущее: им постоянно твердили, что они идут от одного катаклизма к другому, и впереди нет ничего, кроме обреченности. Они верили только в очень далекое будущее, в котором события происходили на других планетах, не имеющих ничего общего с Землей, а персонажи имели минимум общего (или не имели вовсе) с современными людьми, или хотели читать о параллельных мирах с магами и ворлоками, где все проблемы решались с помощью чар, заклинаний и вызванных демонов.

Да, он превращался в старого ворчуна. Если бы прожил достаточно долго, стал бы брюзгой, каких свет не видывал, и за это брюзжание его помнили бы в Рейнбоу-Фоллс даже после того, как его кости и книги обратились бы в пыль.

Хотя Брюс проснулся в хорошем настроении, из-за невнимательности больничного персонала оно портилось с каждым часом. Если бы он мог купить книгу, чтобы скоротать время, то особо и не жаловался бы, но ему сказали, что как раз по вторникам у разносчиков книг и сладостей выходной, и в этот день они не объезжают палаты со своими тележками.

Где-то в одиннадцатом часу в палату наконец-то зашел доктор Рэтберн, чтобы справиться о его самочувствии. Брюс тут же изложил ему все жалобы. Он ожидал, что док Рэнберн попеняет ему за брюзжание и попытается развеселить, таким уж был стиль общения дока с пациентами. Но Брюс также предполагал, что после распоряжений дока простыни поменяют, в графин бросят несколько кубиков льда, лекарства дадут, грязные тарелки унесут, а на столике появится хороший роман, потому что док всегда принимал нужды пациентов близко к сердцу и умел заставить людей выполнять свои обязанности.

Вместо этого док выслушал жалобы с плохо скрываемым раздражением, сказал, что многие сотрудники заболели гриппом, остальные сверх меры загружены работой, но он попытается что-нибудь сделать. По разумению Брюса Уокера, в голосе врача звучало полнейшее безразличие, а от его обещания что-то предпринять за милю несло… притворством.

Коснувшись дальнейших обследований, о которых говорилось прошлым вечером, доктор Рэтберн сказал, что их перенесли на вторую половину дня из-за все той же нехватки персонала. На вопрос, какие нужны обследования и зачем, док ответил, что это «стандартные диагностические процедуры», посмотрел на часы, сослался на то, что ему нужно заглянуть к другим больным, призвал к терпению и покинул палату, так и не проявив привычного ему чувства юмора.

Обычно он подробно объяснял, зачем нужно то или иное обследование, рассказывал, в чем оно состоит, но на этот раз в тонкости не вдавался и почти… увиливал от ответа. Свойственная ему манера общения с пациентами, которая помогала едва ли не лучше лекарств, исчезла бесследно. Док словно хотел как можно быстрее отделаться от него. И пусть Брюс Уокер почувствовал стыд, подумав такое о Джоэле Рэтборне, у него сложилось ощущение, что док относится к нему с едва скрываемым презрением.

Ожидая льда, который, он это уже понимал, принесут не скоро, ожидая новых простыней, хотя он подозревал, что ему придется пожаловаться еще с десяток раз, чтобы все-таки их получить, Брюс смотрел в окно, которое находилось за изножьем его кровати, наблюдал, как серые облака пробегают по небу, закрывая солнце. И настроение его портилось и портилось, отчасти и потому, что к его жалобам отнеслись, похоже, с полнейшим пренебрежением.

В начале октября эпидемий гриппа не бывало. Единичные случаи заболевания случались, но он не мог вспомнить ни одного года, когда полномасштабная эпидемия началась бы раньше середины ноября. И еще вчера, до того, как Брюс почувствовал боли в сердце, он ничего не слышал о том, что в городе свирепствует инфлуэнца.

За более чем шестнадцать лет Брюс не слышал от Джоэля Рэнберна ни единого лживого слова, а теперь этот человек просто фонтанировал ложью.

По мере того, как желание побрюзжать все нарастало, ему захотелось, чтобы что-нибудь отвлекло его от столь недостойных мыслей. Он понимал, что, возможно, они несправедливы, пусть и вертелись в его голове. Но ничто не отвлекало.

Его сосед по палате, выздоравливающий после хирургической операции, почти все время спал. Когда просыпался, говорил только по-испански и бодрствовал недолго.

На полке под потолком стоял телевизор, и на тумбочке у кровати Брюса лежал пульт дистанционного управления, но ему не хотелось беспокоить соседа. Кроме того, телевидение он терпеть не мог, как не выносил шумные, бессмысленные фильмы, в которых действие разворачивалось на других планетах. Если бы он попал на «реалити-шоу», в которых не было ничего реального, то мог бы запустить пульт дистанционного управления в стену.

Презрение, пренебрежение, увертки – вот что он получил в ответ на свои жалобы. Возникало даже подозрение, а не было ли у Джоэля Рэтберна брата-близнеца, неотличимого от него, который, правда, не заканчивал медицинскую школу и школу обаяния, и не запер ли этот близнец своего хорошего брата в чулан, чтобы поиграть в доктора.

Небо все сильнее затягивали облака, никто не приходил со льдом, никто не приходил, чтобы поменять простыни, на остатках пищи уже во множестве размножались опасные бактерии, и в конце концов у Брюса возникла необходимость справить малую нужду. Он принимал лекарство, препятствующее росту простаты, а потому его визиты в туалет сократились с двух сотен в день до более приемлемого числа, но, если уж такая потребность возникала, удовлетворять ее следовало быстро.

Сев на кровати и сунув ноги в шлепанцы, Брюс порадовался, что привез в больницу свою пижаму. Для начального обследования и МРТ его обрядили в один из больничных халатов, оставляющих спину голой. Халаты эти могли понравиться только мазохистам, склонным к эксгибиционизму. Но, как только его привезли в эту палату, прежде чем лечь в постель, он настоял на том, чтобы ему позволили переодеться в свою пижаму.

В семьдесят два года он практически полностью сохранил волосы, не жаловался на слух, очки надевал только для чтения, и талия у него не расплылась, но что-то трагическое произошло с его задом. Не так уж и