– Что, если я – не первая женщина, которую Фрай принял за свою мать? – ответила Хилари. – Если он убивал и до встречи со мной?

Джошуа вытаращил глаза.

– Не может быть!

– Почему?

– Мы бы знали… Его бы давно разоблачили.

– Не обязательно, – возразил Тони. – Одержимые манией убийства бывают очень осторожны и изобретательны. Некоторые разрабатывают скрупулезнейшие планы, но теряются, когда события начинают развиваться не по сценарию.

Джошуа запустил пятерню в пышную белоснежную гриву.

– Но если он умерщвлял и других женщин – где же трупы?

– Только не в Санта-Елене, – ответила Хилари. – Он маньяк – и в то же время уважаемый гражданин. Когда Фрай находился в кругу знакомых, доктор Джекил брал в нем верх над мистером Хайдом. Я уверена: он уезжал убивать в другие места, подальше от долины.

– Например, в Сан-Франциско, – предположил Тони. – Кажется, он часто туда наведывался.

– Это мог быть любой город на севере штата, – добавила Хилари.

– Погодите, – попросил Джошуа. – Всего одну минуточку! Допустим, Бруно куда-то уезжал и там встречал женщин, чем-то напоминающих его мать; допустим, он убивал их – должны же были остаться трупы? Полиция должна была усмотреть во всех этих случаях один и тот же почерк. Почему же она не искала современного Джека-Потрошителя? Почему мы ничего об этом не слышали?

– Если убийства совершались в течение пяти лет в разных городах и даже в разных графствах, полиция могла и не связать их между собой, – пояснил Тони. – Калифорния – очень большой штат. Сотни тысяч квадратных миль. Многие сотни полицейских участков. А обмен информацией поставлен далеко не так хорошо, как хотелось бы.

Хилари вновь заняла свое место на диване.

– Возможно, на его счету уже множество – две, шесть, десять, пятнадцать – смертей, и я – первая жертва, оказавшая серьезное сопротивление.

– Не «возможно», а в высшей степени вероятно, – поправил Тони. – Думаю, мы можем принять это предположение за основу. – Он взял со стола изъятое из сейфа письмо и перечитал фразу: «Моя мать, Кэтрин Энн Фрай, скончалась пять лет назад, но продолжает приходить ко мне в новых обличьях…»

– «Обличьях», – эхом повторила Хилари. – Множественное число. По-видимому, можно смело заключить, что он неоднократно убивал ее.

Лицо адвоката приняло пепельно-серый оттенок.

– Выходит, я… все мы, жители Санта-Елены, жили много лет бок о бок со страшным злодеем, просто чудовищем – и не замечали этого!

Тони помрачнел.

– «Исчадие ада ходит среди нас в человеческом облике…»

– Откуда это? – поинтересовался Джошуа.

– У меня не память, а склад ненужных вещей. Все, что туда попадает, остается навсегда. Эти строки остались от школьных уроков Закона Божьего, они из писания какого-то святого – не припомню, кого именно.

– Вы напомнили мне Лэтэма Готорна. – Джошуа зябко повел плечами.

За окном завывал ветер.

Фрай положил нож на ночную тумбочку, вне досягаемости для Салли, и внезапно рванул ее фирменное платье, так что полетели пуговицы. Парализованная страхом девушка была не в состоянии пошевелиться.

Он ухмыльнулся.

– Ну вот, мама. Я до тебя добрался.

Под платьем оказались бюстгальтер, трусики и колготки. Фрай рванул лифчик; лопнули бретельки, затрещала материя.

У Салли были довольно большие груди с темными сосками. Фрай грубо стиснул их руками.

– Да, да, да, да! – Это слово в его устах приобрело значение жуткого заклинания.

Он сдернул с нее туфли – правую, а затем левую – и отшвырнул в сторону. Одна угодила в трюмо: посыпались осколки. Этот звук вывел Салли из транса. Она попыталась вырваться и убежать, но силы покинули ее, и Фраю не составило труда подавить эту жалкую попытку бунта. Он снова с размаху ударил ее по лицу, так что у девушки открылся рот и помутились зрачки. Изо рта побежала тоненькая струйка крови.

– Грязная шлюха! – заорал Фрай. – Не ты ли заявляла, что у меня не должно быть секса? Никогда, да? Мол, нельзя, чтобы какая-нибудь баба узнала, кто я такой. Ну, так ты и так это знаешь, мамуля! Знаешь все мои тайны. От тебя мне не нужно таиться, ты знаешь, что мой хрен – не такой, как у других мужчин. Знаешь, кем был мой отец. Мне нет нужды прятать от тебя мой клинок – наоборот, я всажу его в тебя! Глубоко-глубоко! Слышишь?

Девушка рыдала; ее голова металась по подушке.

– О нет, нет! Господи!

Потом у нее вдруг прояснилось в голове; она устремила на него напряженный взгляд, и он снова узнал в ней Кэтрин.

– Послушайте, – пролепетала она. – Пожалуйста, выслушайте меня! Вы больны. Вы очень больной человек. У вас все перепуталось в голове. Вам нужно лечиться.

– Заткнись, заткнись, заткнись!

Он начал что есть силы хлестать ее по щекам, и каждый удар, и каждый ее всхлип, и то, как побагровело и распухло ее лицо, – все лишь усиливало его возбуждение, а затравленный взгляд жертвы и вовсе довел Фрая до белого каления. Он весь дрожал от похоти и тяжело дышал, как бык; рот заполнила слюна, и ему приходилось ежесекундно сглатывать ее. Он мял, тискал, гладил прекрасные женские груди. Девушка провалилась в тяжелое полузабытье и лежала неподвижная, но не расслабленная.

С одной стороны, Бруно всем своим существом ненавидел ее; ему не было дела до ее боли: наоборот, он испытывал потребность мучить ее. Она заплатит за все причиненные ему страдания, даже за то, что произвела его на свет. А с другой – ему было стыдно касаться грудей своей матери, стыдно ввести в нее пенис. Поэтому, терзая девушку, он как бы уговаривал – себя, а не ее:

– Ты говорила, что, если я когда-нибудь займусь любовью с женщиной, она сразу поймет, что я – не человек, и вызовет полицию, и они упрячут меня в тюрьму, а потом сожгут на костре, потому что догадаются, кто мой отец. Но ты-то знаешь! Для тебя, мамочка, это никакая не тайна. Так что я могу смело проткнуть тебя. Всадить в тебя мой штык – и никто не сожжет меня заживо.

При жизни Кэтрин Бруно не мог и помыслить о такой мести. Мать полностью поработила его. Но к тому времени, как она впервые явилась с того света в новом теле, он успел изведать вкус свободы и был полон новых, дерзких замыслов. Ему стало ясно, что либо он убьет ее и таким образом не позволит ей вновь распоряжаться его жизнью, либо она утащит его за собой в могилу. Он также сообразил, что может безнаказанно, не опасаясь разоблачения, овладеть ею. Она и без того знала, что он – сын Дьявола, гнусное отродье, потому что когда-то этот враг человечества изнасиловал ее и она забеременела. Все время, пока Кэтрин ждала ребенка, она всячески затягивалась и надевала железные обручи, чтобы скрыть свое состояние. А когда приспело время родить, уехала в Сан-Франциско, чтобы сделать это под присмотром опытной акушерки, которой хорошо заплатят за молчание. Перед отъездом она растрезвонила по всей Санта-Елене, что собирается взять на воспитание внебрачное дитя своей умирающей подруги, чьим последним желанием было, чтобы Кэтрин воспитала ее ребенка.

Потом Кэтрин жила в постоянном страхе, что кто-то узнает, что Бруно – ее собственное дитя, а его отец – Владыка Ада. На его демоническое происхождение в первую очередь указывал пенис огромных размеров – у людей таких не бывает. Она без устали повторяла, что он должен всячески прятать его, иначе его схватят и сожгут на костре. Вбивала это ему в голову, еще когда он был слишком мал, чтобы знать, что такое пенис. Так, благодаря прихотливому стечению обстоятельств, мать стала для Бруно одновременно