— Боже мой, как мне тебя жаль!

Если даже он проживет сто лет, понял Спенсер, он не сможет ее любить больше, чем любит теперь. Ее ласковое прикосновение именно в этот тяжкий для него момент было величайшим проявлением доброты, с которым он никогда прежде не сталкивался.

Единственным желанием Спенсера было так же верить в свою невиновность, как в нее верила Элли.

Ему необходимо восстановить в памяти все, он пришел сюда ради этого. Он молился Богу и взывал к своей погибшей матери, чтобы они были милосердны к нему. Больше всего он боялся узнать, что был во всех отношениях сыном своего отца.

Элли давала ему силу, чтобы пройти до конца весь путь.

Прежде чем у него могла улетучиться решительность, он повернулся к двери, ведущей вниз.

Рокки посмотрел на него и заскулил. Спенсер нагнулся и погладил пса.

Дверь теперь стала грязнее, кое-где с нее слезла краска.

— Она была закрыта, но тогда все было по-другому, — сказал Спенсер. Ему снова вспомнился тот далекий июль. — Кто-то, наверное, отмыл все отпечатки рук.

— Отпечатки рук?

Спенсер показал на дверь.

— Начиная от ручки вверх… шли десять или двенадцать отпечатков ладоней. Они накладывались друг на друга. Это была женская ладонь с пальцами, растопыренными в стороны… как крыло птицы… и кровь была свежая, все еще влажная и такая красная. — Спенсер провел рукой по холодному дереву и увидел, как на нем снова появились эти отпечатки, они блестели при мрачном желтоватом свете. Они казались реальными, как в ту далекую ночь. Спенсер понимал, что это птицы памяти снова старались завладеть его сознанием. Их видел только он, Элли ничего не заметила. — Меня эти следы просто загипнотизировали, я не мог оторвать от них глаз. В них отражался ужас, охвативший женщину… ее отчаяние… она пыталась сопротивляться, когда ее тащили отсюда в тайный… страшный мир внизу. — Спенсер почувствовал, что взялся за ручку двери. Ладонь ощущала холод. Дрожь словно стряхнула с него годы, и его голос стал юношеским. — Я смотрел на кровь… понимая, что ей нужна помощь… моя помощь… но я не мог двинуться вперед. Просто не мог. Боже ты мой! Я не хотел идти вперед. Я был всего лишь мальчик. Господи Иисусе! Я был босой, безоружный, и я боялся. Я не был готов к тому, чтобы узнать всю правду. Но даже будучи испуганным, стоя здесь в нерешительности, я… я каким-то образом открыл красную дверь.

Элли вскрикнула:

— Спенсер!

Изумление, звучащее в ее голосе, и то, как она произнесла его имя, — все это заставило Спенсера вернуться из прошлого.

Он боялся неожиданности, но они были одни по-прежнему.

— Ночью в прошлый вторник, — сказала Элли, — когда вы искали бар… почему вы вошли туда, где я работала?

— Это был первый попавшийся мне бар.

— Только поэтому?

— Я никогда там раньше не бывал. Меня всегда тянет в новое место.

— А его название?!

Спенсер продолжал непонимающе смотреть на нее.

Элли сказала:

— «Красная дверь»!

— Милосердный Боже!

Пока Элли не подсказала ему, он не улавливал связи.

— Вы назвали эту дверь «красной дверью», — сказала Элли.

— Потому что… там было все в крови… и эти кровавые отпечатки руки.

Целых шестнадцать лет он набирался мужества вернуться в кошмар за красной дверью. Когда дождливым вечером он увидел бар в Санта-Монике с выкрашенной красной краской дверью и неоновой надписью сверху «Красная дверь», он не мог проехать мимо. Это была возможность открыть символическую красную дверь, пока он еще не был готов вернуться в Колорадо и открыть другую — самую главную — красную дверь его жизни. Его подсознание не смогло сопротивляться этой возможности, хотя сознание ни о чем не напомнило.

Именно после того как он вошел в ту символическую дверь, он сумел проникнуть в эту комнату за шкафом из сосны, и здесь он должен повернуть холодную медную ручку, которую не согрело прикосновение его руки, открыть настоящую красную дверь и спуститься вниз, в подвал. Туда, где осталась какая-то его частица более шестнадцати лет назад.

Его жизнь была скорым поездом, мчащимся по параллельным рельсам свободного выбора и судьбы. Хотя судьба ощутимо согнула рельсы выбора, чтобы сегодня доставить его сюда, он должен верить, что теперь выбор сможет повернуть рельсы судьбы и вынести его отсюда в будущее, окончательно освободив от прошлого. В противном случае выяснится, что он верный сын своего отца. С таким клеймом он не сможет жить. Ему следовало все узнать про себя.

Спенсер повернул ручку.

Рокки попятился назад, убираясь с его дороги.

Спенсер открыл дверь.

Желтоватый свет из вестибюля осветил первые ступеньки, ведущие вниз, в темноту.

Спенсер протянул руку направо и нащупал выключатель. На потолке зажглась синяя лампочка. Он не знал, почему отец выбрал синий свет. Его неспособность рассуждать, как его отец, понимать такие странные детали, казалось, подтверждала, что он отличался от этого отвратительного человека в самом главном.

Спенсер начал спускаться по крутым ступенькам вниз, выключив фонарь. Теперь освещение будет таким, каким было в ту июльскую ночь и во всех его кошмарах, которые ему пришлось выдержать после нее.

За Спенсером следовал Рокки, а потом — Элли.

Подвал был не таким обширным, как сам флигель, наверное, футов двадцать на двадцать. Сверху находились печь и бойлер, поэтому комната была совсем пустой. В синем свете бетонные стены и пол странно напоминали металл.

— Здесь? — спросила Элли.

— Нет. Здесь он хранил подборки фотографий и видеозаписи.

— Нет…

— Да. Все… он снимал, как они умирали. Все, что он с ними делал, шаг за шагом.

— Боже милостивый, спаси и помилуй нас!

Спенсер ходил по подвалу. Он видел его таким, как в ту ночь, когда он впервые вошел в красную дверь.

— За черным занавесом хранились пленки, разные приспособления и реактивы для проявления фотографий. В конце комнаты еще были телевизор на простой черной металлической подставке и видеомагнитофон. Перед телевизором стоял единственный в этой комнате стул. Абсолютно простой деревянный стул. Одни прямые линии, без мягкого сиденья, цвета незрелого яблока. Рядом со стулом стоял маленький круглый стол лилового цвета. На нем — стакан с каким-то напитком. Стул был просто покрашен зеленой краской, но стол блестел — его покрыли лаком. Бокал был хрустальным, чудесной огранки, и синий свет искрился в нем.

— Где он… — Элли увидела дверь того же цвета, что и стены. Она отражала синий свет так же, как и они, поэтому ее было трудно заметить на их фоне. — Здесь?

— Да.

Его голос прозвучал так же тихо и отдаленно, как крик, от которого он проснулся в ту июльскую ночь.

Ему казалось, что он больше не выдержит, что почва уходит у него из-под ног.