желая быть убитым.

— Вы согласны с этим анализом или просто думаете, будто я придумал все это, чтобы принизить вашу медаль?

— Я согласен, ведь мне вовсе не нужна медаль.

— Теперь, — сказал Ковел, опуская пальцы, — продолжим наш анализ. Хотя вы надеялись, что вас застрелят, убьют в этой засаде, буквально искали смерти, произошло нечто противоположное. Вы стали национальным героем, и когда узнали, что лейтенант Захария представил вас к награде, у вас случился нервный срыв, в результате которого вы попали в больницу и были, с почетом демобилизованы. Этот срыв — тоже попытка наказать себя, раз уж вам не удалось подставить свое Тело под пули, но и она не удалась. Что же в итоге? Вы представлены к награде, с почетом демобилизованы и слишком сильны, чтобы не оправиться от болезни. Однако бремя вины так и не покинуло вас.

Он замолчал. Чейз тоже ничего не говорил.

Ковел продолжал:

— Возможно, вступая в схватку с преступником в парке Канакауэй, вы надеялись, что выпал еще один шанс оказаться раненным или убитым, подсознательно стремились к этому.

— Вы ошибаетесь, — возразил Чейз. — Ничего подобного. Я на тридцать футов тяжелее его и знал, что делаю. Этот тип — дилетант, и я не мог надеяться, что он причинит мне серьезный вред.

Ковел промолчал. Прошло несколько минут, пока Чейз не распознал сцену, которую они разыгрывали на прошлых сеансах. Когда он наконец извинился, Ковел улыбнулся ему:

— Видите ли, вы не психиатр, а потому не можете так ясно все понять. Вы не отрешены от ситуации, как я. — Он откашлялся и, снова устремив взгляд на голубого терьера, спросил:

— Когда уже столько переговорено, может быть, объясните, Бен, зачем вам понадобился дополнительный сеанс?

Теперь Чейз с легкостью рассказал все. Через десять минут он подробно изложил события прошедшего дня и почти слово в слово повторил диалоги с Судьей.

Выслушав Чейза, доктор спросил:

— Чего же вы хотите от меня?

— Хочу узнать, как с этим справиться, хочу совета. Когда он звонит, меня больше всего беспокоят не угрозы. Это... чувство отрешенности от всего, как тогда, в больнице.

— Новый срыв?

— Боюсь, что так.

— Мой вам совет — не обращать внимания, — сказал Ковел.

— Не могу.

— Вы должны, — настаивал врач.

— А если он серьезно? Если он и вправду собирается убить меня?

— Не может этого быть.

— Почему вы так уверены? — Чейз отчаянно потел. Рубашка прилипла к спине, под мышками расплылись темные круги.

Ковел улыбнулся голубому терьеру, перевел взгляд на гончую янтарного цвета; на лицо его, точно маска, наползло самодовольное выражение.

— Я так уверен, потому что Судьи в реальности не существует.

Поначалу Чейз не понял. Когда же до него дошел смысл этих слов, ему он не понравился.

— По-вашему, это галлюцинация? Но ведь об убийстве и о девушке написано в газетах.

— Ах, это, безусловно, произошло на самом деле, — согласился Ковел. — Но телефонные звонки — не что иное, как иллюзия.

— Не может быть.

Ковел пропустил его слова мимо ушей и продолжал:

— Я заметил, что вы уже некоторое время пытаетесь отделаться от патологического стремления к уединению, с каждой неделей все более спокойно смотрите на мир. Вы начинаете испытывать интерес к жизни, у вас просыпается жажда деятельности. Я прав?

— Не знаю, — ответил Чейз. На самом-то деле он знал: доктор прав — и это действовало ему на нервы.

— У вас, не исключено, даже возобновилось половое влечение, хотя, возможно, до этого еще не дошло. Это обратная реакция на комплекс вины. Считая себя еще не наказанным за случившееся в туннеле, вы не хотели вести нормальную жизнь, пока не почувствовали, что настрадались достаточно.

Чейз промолчал. Ему не нравился этот покровительственный, самоуверенный, безапелляционный тон, которым Ковел начинал говорить в подобные моменты. Сейчас ему больше всего хотелось выйти отсюда, вернуться домой, запереть дверь и открыть бутылку. Новую бутылку.

Ковел тем временем развивал свою теорию:

— Не сумев примириться с тем, что снова обретаете вкус к жизни, вы придумали Судью — своеобразную возможность самобичевания. Вы как бы оправдываетесь за то, что жизнь снова втягивает вас в свою колею, и в этом смысле Судья тоже пригодился. Рано или поздно вы должны проявить инициативу и остановить его. Можете притворяться, что по-прежнему желаете уединения, намерены и впредь потихоньку страдать, но эта роскошь вам больше не дозволена.

— Не правда, — возразил Чейз. — Судья существует.

— Думаю, что нет. — Ковел улыбнулся янтарной гончей и сказал:

— Если бы вы считали его реально существующим человеком, то обратились бы в полицию, а не к психиатру!

Чейз не нашел ничего лучшего, как ответить:

— Вы передергиваете.

— Нет. Просто раскрываю вам истинную правду. — Он встал, потянулся, его слишком длинные брюки задрались и снова опустились, когда он кончил зевать. — Советую вам отправиться домой и забыть о Судье. Вам вовсе не нужно оправдание, чтобы жить нормальной человеческой жизнью. Вы уже достаточно страдали, Бен, даже более чем достаточно. Грех за отнятые вами когда-то жизни вы искупили, сохранив другие жизни. Помните это.

Чейз стоял озадаченный, не уверенный уже, не спутал ли он в самом деле реальность с вымыслом.

Ковел обнял его за плечи и повел к двери.

— Итак, жду вас в пятницу в три, — сказал доктор. — Посмотрим, насколько к тому времени вы выберетесь из своей норы. У вас, Бен, я уверен, все получится. Не отчаивайтесь.

Мисс Прингл проводила его до выхода из приемной и закрыла дверь, оставив его одного в коридоре.

— Судья настоящий, — сказал Чейз, ни к кому не обращаясь. — Ведь правда?

Чейз сидел на краю кровати рядом с тумбочкой, где стоял телефон, и допивал второй стакан “Джека Дэниелса”, когда пробило шесть. Он отставил стакан, вытер вспотевшие ладони о джинсы и откашлялся, чтобы голос, чего доброго, не сорвался, когда он начнет говорить.

В шесть ноль пять ему стало не по себе. Он подумал было спуститься спросить у миссис Филдинг, который час — вдруг его часы идут не правильно, — и не сделал этого лишь потому, что боялся пропустить звонок, пока будет внизу.

В шесть пятнадцать он взял стакан и стал потягивать виски, поглядывая на телефон, точно тот потихоньку мог сбежать. Его ладони снова стали влажными; бусинки пота выступили на лбу.

В шесть тридцать он подошел к буфету, достал свою дневную бутылку виски, к которой сегодня едва притронулся, и налил третий стакан. Бутылку убирать не стал, а поставил на низкую стойку буфета, где мог легко дотянуться до нее. Прочитав этикетку, которую до этого разглядывал раз сто, вернулся на кровать со