В гостиной глухо тикали каминные часы.

На втором этаже я обнаружил три спальни и ванную комнату. В каждой я слышал, как потрескивают, словно сведенные артритом, чердачные балки, и ветер врезается в конек крыши, ударяет в скаты и подглядывает под карнизы.

Гоблинов больше не было.

В промерзшей ванной комнате я стащил с себя мокрую от крови одежду и наскоро простирнул ее в раковине. Я не глядел в зеркало над раковиной: не осмеливался. Убийство гоблинов было оправданно. Я не сомневался, что в этом нет никакого греха, и избегал глядеть на свое отражение не потому, что боялся увидеть вину в своих глазах. Однако каждый раз, как я расправлялся с демонами, мне казалось, что их становится все тяжелее убивать. От меня требовалось все больше жестокости, чем прежде, больше ярости. Поэтому после каждой подобной резни мне казалось, что во взгляде у меня прибавилось холодности, стального блеска, который смущал и пугал меня.

Коп был примерно моего телосложения, и в шкафу в хозяйской спальне я выбрал одну из его рубашек и пару джинсов. Они подошли прекрасно, как мои собственные.

Спустившись вниз, я нашел Райю и рыжеволосую. Они ожидали меня в гостиной. Обе сидели у окна в уютных креслах, чувствуя себя крайне неуютно. Отсюда им был виден проезд, и они могли подать сигнал тревоги при первых признаках приближающегося автомобиля.

Снаружи снежные призраки, гонимые ветром, поднимались с земли и спешили прочь, во тьму — смутные фосфоресцирующие фигуры, которых как будто послали с загадочными поручениями.

Женщина была одета. Происшедшее не лишило ее рассудка, однако плечи ее поникли, а бледные руки нервно двигались на коленях.

Я взял невысокий стул с вышитой подушкой и сел рядом с Райей, взяв ее за руку. Она дрожала.

— Что ты ей рассказала? — спросил я Райю.

— Кое-что... о гоблинах... что они такое, откуда взялись. Но она не знает, кто мы такие и каким образом можем видеть их в то время, как она не видит. Я оставила это на твою долю.

Рыжеволосую звали Кэти Осборн. Ей был тридцать один год, она преподавала литературу в «Барнарде» в Нью-Йорке.

Она выросла в небольшом пенсильванском городке в восьмидесяти милях к западу от Йонтсдауна. Не так давно ее отца положили в больницу с легким инфарктом, и Кэти взяла небольшой отпуск, чтобы побыть с ним. Он уже поправлялся, и сейчас она возвращалась в Нью-Йорк. Учитывая кошмарное состояние некоторых участков горных дорог зимой, она ехала без приключений — пока не добралась до восточной окраины Йонтсдауна. Еще студентка, но уже преподаватель, любительница литературы, она была (как она сама сказала) впечатлительной натурой, обладала широким кругозором и питала слабость к хорошо закрученной фантастике. Она прочла некоторое количество литературы по фантастике и романов ужасов — «Дракулу», «Франкенштейна», немного Говарда Лавкрафта, книгу некоего Стерджена про плюшевого мишку, который пил кровь, — и не была, как сказала она, совсем уж неподготовленной к чему-то фантастическому или дьявольскому. И все же, несмотря на ее слабость к фантастике, несмотря на кошмарных тварей, которых она увидела здесь, ей приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы принять рассказ Райи об этих генетически сконструированных солдатах, пришедших из эпохи, забытой историей. Она сказала:

— Я знаю, что я не сумасшедшая, и в то же время не устаю спрашивать себя, не сошла ли я с ума. Я знаю, что эти ужасные создания меняют свой облик из человеческого и обратно в человеческий, и все же не перестаю думать: а может, я все это выдумала, или мне почудилось, хотя точно знаю, что не почудилось, а вся эта история про предшествующую цивилизацию, погибшую в великой войне... это слишком много, просто чересчур, вот я уже и заговариваюсь — разве нет? — да, я знаю, что заговариваюсь, но у меня такое чувство, что я вот-вот свихнусь, понимаете?

Я не облегчил ее состояния. Я рассказал ей про Сумеречный Взгляд, про не столь мощные психические способности Райи и про тихую войну (до сих пор тихую), которую мы ведем.

Ее зеленые глаза затуманились, но вовсе не потому, что она ушла в себя или не выдержала напора информации. Напротив, она дошла до состояния, когда ее незатейливый, разумный мир претерпел такое выворачивание наизнанку и такую встряску, что ее сопротивление, ее нежелание верить в «невозможные» вещи оказалось практически преодолено. Она была так ошарашена, что стала восприимчивой. Затуманившиеся глаза свидетельствовали лишь о том, как отчаянно ее высокообразованная голова работает над тем, чтобы вставить эти новые кусочки мозаики в ее картину мира, претерпевшую сегодня такие глубокие изменения.

Когда я закончил, она моргнула, с любопытством покачала головой и сказала:

— Как же...

— Что? — спросил я.

— Как же я теперь смогу вернуться и снова преподавать литературу? Теперь, когда я знаю все эти вещи, как я смогу вести нормальную жизнь?

Я поглядел на Райю — может, она знает ответ на этот вопрос, и Райа сказала:

— Боюсь, что это будет невозможно.

Кэти нахмурилась и собралась ответить, но ее прервал какой-то странный звук.

Внезапный пронзительный плач — наполовину детское хныканье, наполовину поросячий визг, смешанный с зудением, какое издают насекомые, — разорвал покой гостиной. Это не был один из тех звуков, которые я связывал с гоблинами, но он, совершенно очевидно, не был ни человеческого происхождения, ни криком какого-либо животного, с которым мне доводилось сталкиваться.

Я знал, что этот крик не может исходить от пары гоблинов, которых мы только что убили. Они были, несомненно, мертвы — по крайней мере, в данный момент. Возможно, если оставить им головы на плечах, они и смогут найти обратную дорогу в мир живых, но до того пройдет не один день, неделя, даже не один месяц.

Райа в мгновение ока вскочила с кресла, нашаривая что-то, чего никак не могла нашарить, — думаю, она искала ломик.

— Что там за шум?

Я тоже вскочил на ноги, схватив нож.

Сверхъестественный воющий звук, похожий на слияние множества голосов, обладал алхимической способностью превращать кровь в ледяную воду. Если зло во плоти разгуливало по свету в облике сатаны или иного дьявола, тогда это точно был его голос, бессловесный, но злобный, голос всего, что дышит не добром. Он шел из другой комнаты, хотя я не сразу сообразил, идет ли он с этого этажа или сверху.

Кэти Осборн поднялась не так быстро, как мы, как будто не слишком желая столкнуться с еще одним ужасом. Она сказала:

— Я... я уже слышала именно этот звук, когда была прикована наручниками в той комнате, когда они только-только приступили к пыткам. Но потом так много всего случилось и так быстро, что... я забыла про него.

Райа поглядела на пол у себя под ногами.

Я тоже посмотрел вниз, потому что понял, что пронзительный шум — точно трепещущий электронный вопль, хотя и куда более необычный — исходит из подвала.

Полицейский, который теперь лежал мертвый в своей собственной окровавленной скотобойне, носил с собой табельный служебный револьвер — «смит-вессон магнум» 357-го калибра. Я взял его себе на вооружение, прежде чем направился на кухню и открыл дверь, ведущую на лестницу в подвал.

Жуткое певучее хныканье эхом отзывалось из глубины этой норы, полной теней, и хоть грубо, но доносило какой-то смысл — настойчивость, гнев, голод. Этот звук был настолько силен и отвратителен, что его, казалось, можно воспринять на ощупь. Мне представилось, что я вижу этот крик, словно влажные спектральные руки, скользящие по моему лицу и телу, — холодное и липкое ощущение.

Эта подземная комната не была совсем темной. Мягкие, колышущиеся огоньки — возможно, пламя свечей — трепетали в невидимом мне углу.

Кэти Осборн и Райа настояли на том, чтобы сопровождать меня. Райа, само собой, не допустила бы, чтобы я в одиночку встретился с неведомой угрозой, а Кэти боялась оставаться одна в гостиной.