— А если не я, кто тогда? — несчастным голосом спросил я.

— Гоблины, — ответила она. — Демоны. И во имя всего святого, мы заставим их заплатить и за Демброу, как и за всех остальных.

Ее слова и уверенность помогли мне почувствовать себя несколько (хоть и не намного) лучше.

Сухость книг — о ней напомнил мне шуршащий звук, с которым перелистывал хрупкие страницы невидимый мне любопытный в дальнем углу — передалась и мне. Я думал об Уолтере Демброу, погибшем за мои грехи, и сердце у меня в груди словно ссохлось. Все тело горело, как в огне. Я попытался прочистить горло — раздался сухой, скрежещущий звук.

Мы продолжили чтение и узнали, что место Келско занял новый шеф полиции. Имя его поразительным образом было мне знакомо: Оркенвольд, Клаус Оркенвольд. Это был тот гоблин, что некогда почтил своим визитом тот самый дом, который мы сняли на Яблоневой тропе и в котором прежде жила его невестка. Просто так, чтобы поразвлечься, он замучил ее и разрубил на куски, которые затем пожрало пламя топки, — а за ней и двоих ее детей. Я увидел эти кровавые преступления своим шестым чувством, когда Джим Гарвуд настоял на том, чтобы показать нам пропахший плесенью подвал. Позже, в машине, я поведал Райе об этих страшных видениях. И сейчас мы уставились друг на друга с удивлением и пониманием, гадая, какой смысл может иметь это совпадение.

Как я уже говорил, я порой страдаю от приступов мрачного настроения, во время которых мне кажется, что мир — это просто место, где без всякого смысла, наобум, происходят разные события и столь же неоправданные, неадекватные реакции на них, место, где нет достойной цели для жизни, где все — пустота, пепел и бессмысленная жестокость. В таком настроении я чувствую себя интеллектуальным близнецом мрачно настроенного автора Книги Екклесиаста.

Но сейчас было совсем другое.

В тех случаях, когда я бываю в более духовном — не скажу, что в более хорошем — настроении, я замечаю странные, завораживающие примеры из жизни, которые не могу понять, ободряющие проблески тщательного упорядочения вселенной, в которой ничего не происходит случайно. Своим Сумеречным Взглядом я смутно различаю правящую силу, высший порядок или разум, которому мы на что-то нужны — возможно, даже очень нужны. Я чувствую замысел, хотя точная природа и значение его остаются для меня глубокой тайной.

И это был как раз такой случай.

Мы не просто вернулись в Йонтсдаун по своей воле. Мы были предназначены для того, чтобы вернуться и схватиться с Оркенвольдом — или с системой, которую он олицетворял.

В восторженном очерке, посвященном Оркенвольду, репортер «Реджистера» писал о мужестве, с которым этот полицейский перенес череду личных трагедий. Он женился на вдове с тремя детьми — Мэгги Уолш, урожденной Пенфилд — и после двух лет того, что все считали невероятно счастливой семейной жизнью, он потерял жену и усыновленных детей в пламени пожара, охватившего его дом однажды ночью, когда он был на дежурстве. Пожар был таким сильным, что от людей остались только кости.

Ни я, ни Райа даже не стали тратить силы, чтобы высказать вслух мнение, что пожар возник не в результате несчастного случая и что, если бы пламя не уничтожило тела, честный коронер обнаружил бы на них страшные ранения, не имеющие отношения к огню.

Через месяц после этой трагедии — еще один удар. Партнер Оркенвольда по автомобильному патрулю и его шурин Тим Пенфилд был застрелен грабителем на складе, а того, по счастливому стечению обстоятельств, тут же уложил на месте Клаус.

Ни я, ни Райа не высказали вслух очевидного: что шурин Оркенвольда не был гоблином и по какой-то причине начат подозревать Оркенвольда в убийстве Мэгги и троих ее детей, после чего Оркенвольд и подстроил его убийство.

«Реджистер» цитировал Оркенвольда, который в те дни заявил: «Право, не знаю, смогу ли я продолжать службу в полиции. Он был не просто моим родственником. Он был моим партнером, моим лучшим другом, лучшим из друзей, которые у меня были, и единственное, о чем я жалею, так это о том, что застрелили его, а не меня». Это была превосходная игра, учитывая, что Оркенвольд наверняка застрелил своего партнера, а вместе с ним и какого-нибудь невинного, на которого мастерски свалил вину. Его быстрое — как и можно было предположить — возвращение к своим обязанностям было преподнесено как еще один признак его мужества и чувства долга.

Райа, сгорбившаяся перед аппаратом для чтения микрофильмов, дрожала, обхватив себя руками.

Мне не было нужды спрашивать ее о причине озноба.

Я потер друг о друга холодные ладони.

Зимний ветер рычал как лев и выл по-кошачьи за высокими узкими матовыми окнами библиотеки, но от его звука нам не могло стать холоднее, чем уже было.

Мне казалось, будто мы читаем не обычный газетный очерк, но углубляемся в запретные страницы «Книги Проклятых», в которой жуткие злодеяния племени демонов были скрупулезно записаны неким адским писцом.

В течение почти полутора лет Клаус Оркенвольд оказывал финансовую поддержку овдовевшей жене Тима, Доре Пенфилд, и двоим ее детям. Но на него обрушился еще один удар судьбы, когда все трое бесследно исчезли.

Я знал, что случилось с ними. Я видел — и слышал, и чувствовал — их страшные муки в подвале деревянного дома на Яблоневой тропе, где заправляли призраки.

После того как он женился на сестре Тима Пенфилда, а затем замучил и убил ее и ее детей, после того, как он застрелил Тима Пенфилда и свалил вину на какого-то грабителя, Оркенвольду необходимо было стереть с лица земли последних оставшихся в живых членов семейства Пенфилдов.

Гоблины — охотники.

Мы — добыча.

Они без устали преследуют нас по миру, который в их понимании — не больше чем гигантский заповедник.

Дальше можно было и не читать. Но я все равно продолжал, как будто, читая ложь «Реджистера», я становился молчаливым свидетелем гибели Пенфилдов, принимал на себя священную обязанность совершить возмездие — как, каким образом, я не мог до конца понять или объяснить.

После исчезновения Доры и ее детей было начато следствие, которое тянулось два месяца, пока вину, наконец, не возложили (несправедливо) на Уинстона Ярбриджа, горного мастера, холостяка, одиноко жившего в доме в полумиле от жилища Доры. Ярбридж громогласно заявлял о своей невиновности, и его репутация спокойного человека, постоянно посещающего церковь, должна была помочь ему. Но в конце концов несчастный был погребен под тяжестью улик, собранных следствием — улик, целью которых было показать, как Ярбридж, будучи сексуальным маньяком, тайком проник в дом Пенфилдов, изнасиловал женщину и обоих детей, хладнокровно разрубил их на куски и сжег останки в раскаленной топке, куда насыпал уголь, пропитанный нефтью. В доме Уинстона Ярбриджа было найдено окровавленное нижнее белье, принадлежавшее детям и миссис Пенфилд, — оно было припрятано в контейнере пароварки в чулане. Как и можно было ожидать от маньяка-убийцы, выяснилось, что он сохранил по одному отрубленному пальцу своих жертв — каждый ужасный трофей находился в небольшой баночке со спиртом и помечен этикеткой с именем жертвы. У него было найдено также и орудие убийства, а кроме того, порнографические журналы, предназначенные для садистов. Он заявлял, что все эти чертовы вещи ему подбросили, — так, разумеется, и было. Когда на дверце топки в подвале дома Пенфилдов были обнаружены два отпечатка его пальцев, он заявил, что полиция лжет, указывая место, где эти отпечатки были найдены, — и, конечно, полиция лгала. Полицейские же заявили, что дело это ясное и что злодей Ярбридж — это была эпоха, когда смертные приговоры были широко распространены, — наверняка окончит жизнь на электрическом стуле, — и, разумеется, так и вышло.

Оркенвольд лично принимал участие в раскрытии дела этого мерзавца Ярбриджа. Согласно «Реджистеру», он впоследствии сделал головокружительную карьеру блюстителя порядка, произведя неслыханное количество арестов. Общее мнение гласило, что Оркенвольд всячески достоин дальнейшего продвижения по службе в полиции. Его пригодность к этой работе была только подтверждена той быстротой, с какой он привлек этого бродягу, Уолтера Демброу, к суду за убийство своего предшественника.