— Нет.

— Мое... кладбище?

Я ничего не ответил.

Она присела на край кровати.

— Это было оно? — спросила она.

— Да. Как ты узнала?

— Ты разговаривал во сне.

Я посмотрел на светящийся циферблат часов. Полчетвертого.

— А я была в этом сне? — спросила она.

— Да.

Она издала звук, который я никак не смог истолковать.

Я сказал:

— Я гнался за...

— Нет! — быстро оборвала она. — Не говори мне. Это не важно. Не хочу больше ничего слушать. Это все не важно. Совершенно не важно.

Но было очевидно, что она не сомневается — это важно, что она лучше понимает наш общий кошмарный сон, чем я, и что она точно знает, в чем смысл такого странного совпадения кошмаров.

А может, поскольку покровы сна еще не спали с меня и обрывки сновидений до сих пор не отпускали меня, я неверно понял ход ее мыслей и увидел тайну там, где ее и не было вовсе. Может быть, она не желала обсуждать это именно потому, что боялась, а не потому, что уловила пугающий смысл такого совпадения.

Когда я вновь попытался заговорить, она шикнула на меня и скользнула в мои объятия. Никогда раньше она не была такой страстной, такой нежной, такой податливой, с таким сладостным искусством пробуждая во мне ответное чувство, но мне показалось, что в ее любовном порыве я разгадал нечто новое, тревожное — тихое отчаяние, как будто в любовном акте она искала не только наслаждения и близости, но и стремилась обрести забвение, убежище от какого-то темного знания, которое было ей не по силам.

В среду утром ветер прогнал тучи, и на смену им принес голубое небо, ворон, малиновок, воронов и мелких птах. Из земли до сих пор шел пар, как будто прямо под тонкой земной корой вовсю работал, двигая поршнями и нагреваясь от трения, некий могучий механизм. На аллее под сияющим августовским солнцем просыхали опилки и стружки. Балаганщики всей бригадой вывалили наружу — высматривали, что повредила гроза, наводили блеск на хром и латунь, приводили в порядок провисшие палатки, рассуждали о «денежной погодке», а погодка и в самом деле была «денежной».

За час до открытия ярмарки я нашел Джоэля Така позади палатки, где размещался Шоквилль. На нем были ботинки лесоруба и заправленные в голенища рабочие брюки, толстая красная рубашка, рукава которой были засучены на массивных руках. Он вбивал поглубже во влажную землю колья палатки. Хотя он размахивал молотком, а не топором, все равно он производил впечатление мутанта Пола Баниона.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказал я.

— Я слышал, ты поменял адрес, — заметил он, опуская кувалду на длинной ручке.

Я моргнул:

— Что, так быстро все узнали?

— О чем тебе надо со мной поговорить? — спросил он без явной враждебности, но холодно, чего раньше я за ним не замечал.

— Во-первых, о павильоне электромобилей.

— А что там случилось?

— Я знаю, что ты видел, что там было.

— Что-то я не догоняю.

— В ту ночь ты меня достаточно догнал.

Его искаженные черты и непроницаемое выражение делали его лицо похожим на керамическую маску, разбитую и склеенную пьяницей во время попойки.

Когда он ничего не сказал, я продолжил:

— Ты зарыл его под полом своей палатки.

— Кого?

— Гоблина.

— Гоблина?

— Так их называю я — гоблинами. Возможно, у тебя для них есть другое имя. В словаре написано, что гоблин — это «вымышленное создание, в некоторых мифологиях — демон, с гротескными чертами, творящий людям зло». Для меня этого достаточно. Ты, черт возьми, зови их как тебе угодно. Я знаю — ты их видишь.

— В самом деле вижу? Гоблинов?

— Я хочу, чтобы ты понял три вещи. Первое, я их ненавижу и намерен убивать их всегда, когда позволит случай и когда буду уверен, что не вызову подозрений. Второе, они убили Студня Джордана, потому что он наткнулся на них, когда они пытались подстроить аварию на чертовом колесе. Третье, они не отступят; они вернутся, чтобы доделать работу на колесе, и если мы их не остановим, на этой неделе там может произойти что-то ужасное.

— Это правда?

— Ты знаешь, что правда. Ты сам оставил билет на чертово колесо у меня в спальне.

— Я оставил?

— Ради бога, нет смысла так осторожничать со мной, — нетерпеливо сказал я. — Мы оба обладаем силой. Мы должны быть союзниками!

Он приподнял бровь, и оранжевому глазу пришлось прищуриться, чтобы уступить место для изумленного взгляда в нижних глазах.

Я продолжал:

— Изо всех прорицателей, гадалок по руке, изо всех экстрасенсов, кого я знал на других ярмарках, ты первый человек, вправду обладающий чем-то особенным.

— Что, правда?

— И ты единственный, кого я когда-либо знал, кто видит гоблинов так же, как и я.

— Что, правда?

— Ты должен.

— Я должен?

— О господи, ты способен разозлить.

— Я способен?

— Я уже думал об этом. Я знаю — ты видел, Что произошло в павильоне электромобилей, и позаботился о теле...

— О теле?

— А затем попытался предупредить меня о чертовом колесе, на случай если я не ощутил грозящей опасности. У тебя возникли некоторые сомнения, когда Студня нашли мертвым. Ты, должно быть, задумался, может, я просто психопат, потому что ты знал, что Студень не был гоблином. Но ты не стал обвинять меня, ты решил подождать и поглядеть. Вот поэтому я и пришел к тебе. Чтобы прояснить наши дела. Чтобы не таиться больше. Чтобы ты точно знал, что я вижу их и я их враг и что мы можем действовать вместе, чтобы остановить их. Нам нужно не допустить, чтобы они сделали то, что замыслили, на чертовом колесе. Я был там сегодня утром, пытался уловить излучения, которые от него идут, и я уверен, что сегодня ничего не должно произойти. Но завтра или в пятницу... Он просто смотрел на меня.

— Черт подери, — не выдержал я, — что ты так упорно держишься за этот загадочный вид?

— Вовсе не загадочный, — возразил он.

— Нет, загадочный.

— Нет же, просто обалделый.

— Какой?

— Обалделый. Потому что, Карл Слим, это самая удивительная беседа, какую мне доводилось вести за свою жизнь, и я ни слова не понял из того, что ты сказал.