— А она что, сама не может ходить? — спросил я.

— Может, конечно, — ответил Поли, — но ей это нелегко, и, кроме того, она до смерти боится упасть. Любой бы боялся, если бы его вес перевалил за пять-шесть сотен фунтов. Если Глория упадет, самой ей уже не подняться.

— На самом деле, — заметила Ирма, — она почти совсем не способна подниматься. Ну, там с кресла она, конечно, себя и подымет, но другое дело, если она упадет на пол или плюхнется на землю. Когда она упала в последний раз, грузчикам даже всем вместе не удалось ее поднять.

— Семьсот пятьдесят фунтов — груз не из легких, — сказал Поли, и его руки резко упали вдоль тела, словно под тяжестью внезапно навалившегося груза. — Она слишком основательно набита, чтобы сломать себе что-нибудь, но унижение страшное, даже если она среди нас, своего племени.

— Ужасно, — подтвердила Ирма, печально качая головой.

Райа вступила в разговор:

— В тот раз в конце концов пришлось подогнать грузовик туда, где она упала, и прицепить лебедку. И даже тогда было непросто поднять ее на ноги и удержать.

— Это может звучать забавно, но ничего забавного в этом не было, — заверила меня Ирма.

— Я и не думал улыбаться, — ответил я, потрясенный тем, что пришлось пережить бедной толстухе.

В мысленный список шуток, которые бог откалывает за наш счет, я вписал еще одну строку: рак, землетрясения, наводнения, опухоли мозга, удары молнии... больные гланды.

— Но все это ни для кого не новость, — заметила Райа, — разве что для Слима, так что почему это ты сказала: «Бедная Глория» и перевела на нее разговор?

— Она сегодня страшно расстроена, — сказала Ирма.

— Ее оштрафовали за нарушение — превысила скорость, — сказал Поли.

— Ну, вряд ли это можно считать трагедией, — заметила Райа.

— Ее не штраф расстроил, — пояснил Поли.

— Ее расстроило то, как коп с ней обращался, — сказала Ирма. Обернувшись ко мне, она пояснила: — У Глории «Кадиллак», изготовленный по заказу, специально для нее. Корпус повышенной прочности. Задние сиденья сняли, а переднее отодвинули назад. Ручные тормоза, ручной акселератор. Двери сделали шире, чтобы она могла свободно влезать и вылезать из машины. У нее самый лучший автомобильный радиоприемник, какой есть на свете, даже маленький холодильник под щитком, чтобы возить с собой прохладительные напитки, газовая плитка, туалетные принадлежности и все удобства — все прямо в машине. Она свою тачку просто любит.

— Судя по твоему рассказу, дорогая штука, — заметил я.

— Ясное дело, — согласился Поли, — но у Глории дела идут что надо. Прикинь-ка, если хорошая неделя, большое представление, например, на ярмарке в штате Нью-Йорк в конце этого месяца — всего за шесть дней будет куплено семьсот-восемьсот тысяч входных билетов на ярмарку, и из них... скажем, сто пятьдесят тысяч простаков заглянут в Шоквилль. Я ошеломленно подсчитал:

— По два бакса с носа...

— Триста тысяч за неделю, — продолжила Райа, беря кофейник и наливая себе еще кофе. — Джоэль Так делит выручку — половину себе, и из этих денег он платит изрядную сумму братьям Сомбра за свою концессию и все накладные рас-ходы, а вторую половину делит поровну между остальными одиннадцатью «экспонатами» своего аттракциона.

— Иными словами, недельная доля Глории составляет более тринадцати тысяч, — закончил Поли. Его выразительные руки пересчитывали невидимые пачки долларовых купюр. — А этого хватит на два «Кадиллака» на заказ. Конечно, не всякая неделя такая денежная. Бывает, она зарабатывает только пару тысяч в неделю, но в среднем примерно у нее выходит по пять тысяч в неделю с середины апреля до середины октября.

Ирма продолжала:

— Важно не то, сколько стоит ей этот «Кадиллак». Важно то, какую свободу он ей дает. Ты понимаешь, она способна передвигаться, только когда сидит в своей машине. Она же, в конце концов, балаганщик, а для балаганщика чертовски важно быть свободным, подвижным.

— Нет, — поправила ее Райа, — важно не то, какую свободу дает ей машина. Важно, что это за история со штрафом за превышение скорости, если ты вообще собираешься добраться до ее сути.

— Ну, — начала Ирма, — ты понимаешь, Глория сегодня ехала на машине, потому что Пэг с утра взяла их пикап и трейлер. И мили через полторы после границы графства ее остановил полисмен за превышение скорости. Глория двадцать два года за рулем и ни разу не попала в аварию или нарушила правила.

Поли сделал выразительный жест рукой и продолжил:

— Она хороший водитель, осторожный водитель, потому что она понимает, какой кошмар будет, если она попадет в аварию на своей машине. Санитары из «Скорой» ее в жизни не смогут вытащить оттуда. Поэтому она водит очень внимательно и скорость не превышает.

— Так что, когда ее тормознул этот йонтсдаунский коп, — продолжала Ирма, — она решила, что это или ошибка, или какая-нибудь ловушка, чтобы попотрошить приезжих. И когда она видит, что это, судя по всему, ловушка, она говорит копу, что готова уплатить штраф. Но ему этого мало. Он начинает ей хамить, оскорблять ее, требует, чтобы она вылезла из машины. А она боится, что упадет, если вылезет, поэтому он велит ей отправляться в офис шерифа в Йонтсдауне, конвоирует ее, а когда она приезжает, он заставляет ее выйти из машины, ведет ее внутрь, и там они ей устраивают сущий ад — угрожают завести на нее дело за неподчинение офицеру полиции при исполнении и прочую гадость в том же духе.

Доедая пирог и жестикулируя поэтому вилкой, рассказ продолжил Поли:

— Они заставляют бедную Глорию мотаться туда-сюда из одного конца здания в другой и не дают ей даже присесть, так что она идет и хватается то за стену, то за кассы, поручни, столы — за что только можно ухватиться, пока идешь, а она утверждает, что было совершенно ясно — они хотели, чтобы она упала, потому что они знали, чего ей будет стоить подняться на ноги. Они там все оборжались над ней. Даже в уборную ей не дали сходить — сказали, что она унитаз раздавит. Сам понимаешь, сердце у нее тоже не больно крепкое, она говорит, сердце так сильно билось, что она аж тряслась. Они довели бедную Глорию до слез, пока позволили ей позвонить по телефону, а ты мне поверь, что она не из тех, кто жалеет себя или чуть что — сразу в слезы.

— Потом, — продолжала Ирма, — она позвонила в контору ярмарки, позвали Студня к телефону, он сорвался в город и освободил ее — после того, как она три часа провела в здании муниципалитета.

Райа заметила:

— Я всегда считала Студня хорошим толкачом. Как он мог допустить, чтобы такое случилось?

Я поведал им кое-что о нашем визите в Йонтсдаун в пятницу.

— Студень сделал свое дело как надо. Все из кормушки поели. Та женщина из совета графства — Мэри Ваналетто, она у них вроде казначея — собирает все взятки. Студень передал ей бабки и контрамарки для всех членов совета, для шерифа и его людей.

— Так, может, она прикарманила все, а остальным сказала, что мы не собираемся платить в этом году, — предположила Райа, — и теперь у нас неприятности с управлением шерифа.

— Не думаю, — ответил я. — Мне кажется... они по какой-то причине лезут в драку...

— Почему? — спросила Райа.

— Ну, не знаю... просто у меня возникло такое ощущение в пятницу, — уклончиво ответил я.

Ирма кивнула.

Поли сказал:

— Студень уже предупреждает всех. Мы должны очень хорошо, просто образцово вести себя на этой неделе, потому что ему кажется, что они будут искать малейшего предлога, чтобы причинить нам неприятности, прикрыть ярмарку и принудить нас к дополнительным подношениям.

Я знал, что наши деньги их не интересовали: они охотились за нашей кровью и болью. Но я не мог рассказать Ирме, Поли и Райе о гоблинах. Даже балаганщики, самые терпимые люди на свете, сочтут мои россказни не просто эксцентричными, но безумными. И хотя балаганщики почитают эксцентричность, к психопатам, склонным к убийству, они питают не больше любви, чем правильные. Я позволил себе лишь невинные предположения о возможных замыслах официальных лиц Йонтсдауна, оставив мрачную правду