детстве часами не мог заснуть от страха перед спрятавшимся под кроватью чудовищем, а набравшись смелости и поглядев, выяснил, что никакого чудовища нет и в помине или самое страшное, что там было, — пара старых, поношенных теннисных туфель.

Тем не менее ясновидческий образ грозящей опасности не ослабел. Напротив. Она словно концентрировалась в сыром затхлом воздухе.

Я вслепую пошарил пальцами вдоль кабеля, нашарил распределительную коробку, выключатель. Я легонько щелкнул им. Над моей головой, вдоль огороженного канатами прохода и в загончиках, зажглись лампы, висящие без плафонов.

Держа в руке нож, я медленно направился мимо загончика, где накануне демонстрировал себя Четырехрукий Джек, чье патетическое жизнеописание было увековечено на заднике из холстины. От первой комнаты я пошел ко второй, от второй к третьей и, наконец, к четвертой комнате, к последнему загончику, где обычно сидел Джоэль Так и откуда теперь исходила давящая угроза смерти, опасное напряжение в воздухе, наэлектризовавшее меня.

Я шагнул к канату возле загончика Джоэля Така.

Клочок земли, посыпанной опилками, казался мне таким же радиоактивным, как куча плутония, только излучал он не смертоносные гамма-частицы. Нет, я стоял без защиты под бессчетным количеством рентгеновских лучей, несущих образы Смерти — запахов, звуков, ощущений прикосновения, — которые не поддавались восприятию пяти чувств, которыми я обладаю наравне с остальными людьми, — их регистрировал и расшифровывал гейгеровский счетчик моего шестого чувства, мое ясновидение. Я ощущал открытые могилы, наполненные темнотой, словно застоявшейся кровью; побелевшие от времени груды костей и затянутые паутиной монокли глазниц в черепах; запах сырой, только что разрытой земли; тяжелый скрежет каменной крышки, которую с трудом сдвигают с саркофага; тела, лежащие на плитках в комнатах, пропахших формальдегидом; сладкое зловоние свежесрезанных роз и гвоздик, уже начавших разлагаться; сырость вскрытой могилы, грохот захлопывающейся деревянной крышки гроба, холодную руку, прижимающую мертвые пальцы к моему лицу.

— Господи Исусе, — пробормотал я дрожащим голосом.

Провидческие видения — которые по большей части были символическими образами Смерти, а не кадрами реальных сцен из моего будущего — были куда сильнее и куда страшнее, чем накануне вечером.

Я вытер лицо одной рукой.

Я весь был в холодном поту.

Пытаясь привести путаницу психических образов в доступную пониманию логическую последовательность и одновременно не дать им овладеть мною, я перекинул через ограждающий шнур одну ногу, затем другую и вошел в загончик. Я боялся, что ясновидческая буря лишит меня чувств. Вряд ли бы это случилось, но пару раз со мной бывали подобные случаи, когда, столкнувшись с особенно мощными зарядами оккультной энергии, я терял сознание и просыпался несколько часов спустя со страшной головной болью. Мне нельзя было отключаться в этом месте, до такой степени наполненном злобным предвкушением. Если я потеряю сознание в Шоквилле, я буду убит на том же месте и в ту же секунду, как упаду. Это я знал наверняка.

Я опустился на колени на земляной пол перед платформой.

«Уходи, сматывайся, прочь!» — взывал внутренний голос.

Я сжал нож так, что заныла рука, а костяшки превратились в бескровные, белые пятна. Левой рукой я сгреб в сторону опилки, очистив примерно квадратный ярд земли. Грязь под опилками была утоптана, но не утрамбована. Я сумел раскопать ее голыми руками. Первый дюйм грунта отслаивался кусками, но чем глубже, тем более рыхлой становилась земля, хотя по идее должно быть как раз наоборот. Кто-то рыл здесь яму не больше чем пару дней назад.

Нет. Не яму. Никакую не яму. Могилу.

Но чью? Что за тело лежит под моими ногами?

Я вовсе не хотел это узнать.

Я должен был это узнать.

Я продолжал разгребать землю.

Образы смерти усилились.

И точно так же, чем глубже я рыл, тем сильнее становилось ощущение, что эта яма вполне может стать и моей могилой. Хотя вряд ли это могло быть — ведь совершенно очевидно, что она уже занята чьим-то трупом. Возможно, я просто неверно истолковывал психические излучения. Такое вполне вероятно — я не всегда умел найти смысл в колебаниях, на которые было настроено мое шестое чувство.

Я отложил нож в сторону, чтобы копать землю обеими руками, и через пару минут вырыл яму длиной около ярда, шириной два фута и глубиной в шесть-восемь дюймов. Я понимал, что надо сходить поискать заступ, но земля была достаточно рыхлая, к тому же я не знал, где искать заступ, и главное — уже не мог остановиться. Я был вынужден копать, ни на секунду не прерываясь, подстегиваемый болезненной, безумной, но непреходящей уверенностью, что обитатель этой могилы окажется мной, что я сгребу землю со своего собственного лица и увижу себя самого, глядящего на меня. В возбуждении от ужаса, вызванного непрестанно сочащимися снизу пугающими образами, я как сумасшедший раскапывал землю. Соленый пот лил со лба, носа и подбородка, я хрипел, словно дикий зверь, задыхался, внутри все горело. Я рыл все глубже, испытывая отвращение от стойкого психического запаха Смерти, словно это было реальное зловоние — глубже, — но на самом деле никаким гниением не пахло в палатке, а только у меня в сознании — глубже, — потому что труп был еще свежий и еще не прошел даже начальной, самой легкой степени разложения. Глубже. Мои руки были все в грязи, под ногтями запеклась корка грязи, комочки земли застряли в моих волосах и прилипли к лицу — я стал копать еще неистовее. Какая-то часть меня отделилась, встала за спиной и смотрела на бешеного зверя, в которого я превратился. Эта отделившаяся часть задавалась вопросом, не сошел ли я с ума, как и две ночи назад, глядя на застывшее измученное лицо в зеркале душевой.

Рука.

Бледная.

Чуть отливающая голубизной.

Она появилась из земли перед моими глазами, замерзшая, расслабленная в последнем успокоении, словно земля вокруг нее была одеялом на смертном одре, куда ее положили с нежной заботой. Высохшая кровь запеклась под ногтями и на костяшках пальцев.

Психические образы Смерти начали ослабевать, как только я вступил в контакт с настоящим мертвым телом, посылавшим эти образы.

Глубина вырытой мною ямы была около полутора футов, и я начал тщательно разгребать землю, пока не добрался до второй руки, лежащей немного сверху первой... запястья... часть предплечья... наконец стало ясно, что покойника уложили в традиционной позе, сложив руки на груди. Спазмы страха сотрясали меня так, что стучали зубы. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я начал копать от рук к голове.

Нос.

Широкий лоб.

Словно кто-то дернул струну — только не звук, а холодная дрожь прошла у меня по телу.

Я решил, что нет нужды разгребать всю землю с лица — еще открыв его наполовину, я понял, что передо мной тот самый тип — тот самый гоблин, — которого я убил в павильоне электромобилей две ночи назад. Его закрытые веки были подернуты тусклым налетом, как будто кто-то, обладающий извращенным чувством юмора, нанес ему на веки тени, прежде чем предать его земле. В одном уголке рта, схваченного трупным окоченением, застыла кривая усмешка, между зубами набилась земля.

Уголком глаза я заметил движение в другом углу палатки.

У меня перехватило дух. Я резко повернул голову по направлению к проходу между канатами, но никого не увидел. Я был твердо убежден, что заметил какое-то движение. И затем, не успел я даже встать на ноги и отойти от могилы, чтобы обследовать все, я снова заметил его — блуждающие тени метнулись с пола, покрытого ковром из опилок, на дальнюю стену палатки, затем обратно на пол. Скольжение теней сопровождалось низким стоном — словно некое порождение кошмаров проникло в четвертую комнату палатки и вихляющей походкой приближалось ко мне. Его не было видно из этого загончика, но отделяли