вылепленные из груды веснушчатого сала, а ее многочисленные подбородки свешивались с шеи настолько, что почти касались грудной клетки. Ошеломляло ее круглое луновидное лицо, безмятежное, как лицо Будды, и неожиданно красивое. Под этой расплывшейся маской — словно один фотоснимок наложили на другой — скрывался очаровательный, трогательный облик прекрасной и стройной Глории Нимз.

Некоторых из простаков Глория Нимз привлекала, поскольку они могли дразнить ею своих подружек и жен — «Если будешь такой же толстой, детка, подыскивай и себе работу в шоу уродов, поскольку со мной тебе тогда остаться не судьба!» — говорили они, делая вид, что шутят, но на самом деле относясь к этому вполне серьезно. А жены и подружки, особенно те, кому адресовалось это заявление и у кого у самих было малость лишнего веса, с удовольствием глядели на Глорию, потому что рядом с ней они могли чувствовать себя шикарными стройными дамами. Черт возьми, да рядом с ней Студень выглядел бы отощавшим заморышем из Азии с картинки из благотворительного журнала. И практически всем нравилось то, что Глория разговаривала с ними, в отличие от большинства уродов. Она отвечала на вопросы, тактично уклоняясь от нахальных и слишком личных вопросов, не вгоняя при этом в краску ни себя, ни тех кретинов, что расспрашивали ее.

Стоя возле загончика толстой дамы, я психически ощущал, что она сыграет важную роль в моей жизни, но я чувствовал, что не Глория привела меня в Шоквилль. Зловещие магнетические волны, против которых было не устоять, продолжали тянуть меня дальше, в глубь палатки.

Последний, двенадцатый загончик был занят Джоэлем Таком — человеком с ухом, как цветная капуста, ртом, похожим на ковш экскаватора, и желтыми, как желчь, зубами, со лбом Франкенштейна, человеком с третьим глазом, гигантом, уродом, бизнесменом и философом. Он читал книгу, не обращая внимания ни на то, что творилось вокруг, ни на меня, — однако сидел так, чтобы простаки могли заглянуть ему в лицо и рассмотреть его во всех отталкивающих подробностях.

Вот кто привел меня сюда. В первый момент мне показалось, что влекущая меня сила исходит непосредственно от Джоэля Така. Часть ее, возможно, и шла от него, но не вся — источником другой части магнетизма было само место, земляной пол загончика. Проход для посетителей был огорожен канатом и стойками, и между этой демаркационной линией и краем деревянной платформы, на которой восседал Джоэль Так, было пустое пространство футов шести в ширину. Мои глаза были прикованы к этому пыльному, посыпанному опилками клочку земли, и пока я смотрел туда, темная жара исходила из грунта, раздражающая теплота, совершенно непохожая на утомительную августовскую жару, проникшую в каждый уголок на ярмарке. Только я ощущал эту теплоту. Она была без запаха и в то же время напоминала вонючий пар, исходящий от навозной кучи на ферме. Она навеяла на меня мысли о смерти, о теплоте, вызванной разложением, исходящей от гниющего тела. Я не мог сообразить, что она означает, и гадал, не суждено ли этому месту стать потайной могилой, может быть, даже моей собственной. И в самом деле, стоило мне остановиться на этой дикой версии, как у меня появилась уверенность, что я стою у края могилы, которую вскоре откроют и в самый глухой час ночи спрячут в нее чей-то окровавленный труп, и что...

— Ба, да никак это сам Карл Слим, — воскликнул Джоэль, наконец обратив на меня внимание. — Ой, нет, постой-ка, прости, просто Слим, правильно? Слим Маккензи.

Он подшучивал надо мной, я улыбнулся, и темные излучения, поднимавшиеся из-под земли, стали слабее, еще слабее и совсем исчезли.

Поток простаков на минуту схлынул, и я ненадолго остался наедине с Джоэлем. Я спросил его:

— Ну, как идут дела?

— Хорошо. У нас дела почти всегда хороши, — ответил он тем мягким, звучным голосом, каким говорят дикторы на радиостанциях, передающих только классическую музыку. — А у тебя как? Дает тебе ярмарка то, чего ты хотел?

— Место для сна, сытная еда три раза в день, карманных денег больше чем достаточно — в общем, у меня все отлично.

— Как насчет анонимности? — поинтересовался он.

— Ну, думаю, это тоже.

— Убежище?

— Пока — да.

Как и раньше, я ощущал что-то отцовское в этом странном человеке, способность и готовность оказать поддержку, дать дружеский совет. Но, как и прежде, я чувствовал также и скрытую в нем опасность, угрозу, не поддающуюся определению. Я не мог понять, каким образом в нем сочетается двойственное и столь разное отношение ко мне. Он мог быть либо наставником, либо врагом, тем или другим, но никак не обоими одновременно. И все же я чувствовал в нем эту противоречивость, поэтому я не открылся ему, хотя, не ощущай я этого, я наверняка доверился бы ему.

— Что ты думаешь о девушке? — спросил он, возвышаясь в своем кресле над платформой.

— О какой девушке?

— А разве есть и другая?

— В смысле... ты про Райю Рэйнз?

— Она тебе нравится?

— Конечно. Она то, что надо.

— И все?

— А что еще?

— Спроси любого мужчину с этой ярмарки, что он думает про мисс Райю Рэйнз, и он полчаса будет воспевать ее лицо и тело, потом еще полчаса будет прохаживаться по поводу ее хаактера, а потом еще немного повоспевает ее, но ни за что не ограничится фразой, что «она то, что надо», и закроет тему.

— Она привлекательная.

— Ты влюбился, — сказал он, с трудом двигая костистыми челюстями. Желтые зубы стучали, когда он выговаривал твердые согласные.

— О... нет. Нет. Только не я, — ответил я.

— Чушь собачья.

Я пожал плечами.

Его оранжевый глаз смотрел на меня слепым, но пронзительным взглядом. Закатив два остальных глаза в притворном нетерпении, он продолжал:

— Давай-давай, болтай, конечно, ты влюбился. По уши. Если не хуже. Может быть, ты вообще полюбил ее.

— Ну, вообще-то она меня старше, — неловко возразил я.

— Всего на несколько лет.

— Все равно старше.

— А если судить по жизненному опыту, по уму и разуму, ты старше своих лет и по крайней мере одного с ней возраста. Со мной твои отговорки не пройдут, Слим Маккензи. Ты влюбился. Соглашайся.

— Ну, она очень красивая.

— А под?

— Что?

— Под? — повторил он.

— Ты имеешь в виду, что ее красота — не только то, что снаружи?

— Это так? — не унимался он.

Я был поражен, насколько успешно он выпытывал у меня все, и ответил:

— Ну, ей нравится, чтобы о ней думали, что она крутая, но внутри... ну, я вижу в ее душе некоторые качества, не уступающие по красоте ее лицу.

Он кивнул.

— Согласен.

С другой стороны палатки к нам приближалась группа смеющихся простаков.

Он заговорил быстрее, подавшись ко мне в своем кресле, ловя последние минуты нашего уединения:

— Но знаешь... в ней есть и печаль.

Я вспомнил, в каком унылом настроении она была, когда я ушел накануне вечером, подумал о тисках