Студень отнесся к ней совсем иначе, нежели к Келско и Спекторски. Но не потому, что он ощущал, что она гоблин, либо что-то большее — или меньшее, — чем человеческое существо, а потому, что она была женщина, к тому же привлекательная. Она выглядела лет на сорок, худенькая брюнетка с большими глазами и чувственным ртом, и когда Студень начал расточать обаяние, она отреагировала таким же образом — зарделась, начала кокетничать, хихикать, попавшись на удочку его комплиментов, так что он и сам принял это все за чистую монету. Было ясно, что он думает, будто производит на нее бог знает какое впечатление, но я видел, что его актерству далеко до ее игры. Умело прячась за человеческой маскировкой, гоблин — далеко не столь древний и состарившийся, как Келско и Спекторски, — сильнее всего жаждал одного — убить Студня, убить нас всех. Насколько мне было известно, таково желание любого гоблина — получить удовольствие от пролития крови людей, одного за другим. Но не в утомительно однообразной резне, не в одном долгом кровопролитии — они хотели проливать нашу кровь порциями, убивая по одному, чтобы посмаковать кровь и страдания. У Мэри Ваналетто было то же самое садистское стремление, и, глядя, как Студень держит ее за руку, похлопывает по плечу и рассыпается в любезностях, я изо всех сил удерживался от того, чтобы оторвать его от нее и завопить: «Бежим!»

Что-то еще было в Мэри Ваналетто, нечто помимо ее истинной гоблинской сущности, от чего у меня мурашки пошли по коже. Это было нечто, с чем я еще ни разу не сталкивался и чего не мог вообразить даже в самых страшных кошмарах. Через прозрачную человеческую глазурь я рассмотрел не одного гоблина, а четырех: одну тварь большого размера, как те, к которым я уже привык, и три маленьких бестии с закрытыми глазами и не до конца сформировавшимися чертами. Эти три, казалось, существуют внутри большого гоблина, изображавшего Мэри Ваналетто, точнее, в чреве твари, и неподвижно скорчились в легко распознаваемых зародышевых позах. Это ужасное, отвратительное, противное чудовище было беременно.

Мне никогда не приходило в голову, что гоблины способны размножаться. Мне хватало того, что они вообще существуют. Предположение о целых поколениях еще не рожденных гоблинов, предназначенных пасти человеческое стадо, было немыслимым. Напротив, я считал, что они взошли на землю из ада или спустились из другого мира и их количество на планете было таким же, что и вначале. Я представлял их себе самыми загадочными и безупречно (хотя и злобно) стерильными творениями.

И не больше.

Пока Студень шутил и развлекал Мэри Ваналетто, а Люк ухмылялся, слушая их остроты и рассевшись на стуле сбоку от меня, я пытался прогнать от себя тошнотворную мысленную картину: гоблин с собачьей мордой вонзает отвратительно деформированный член в холодную, мутировавшую вагину красноглазой суки со свиным рылом, оба они задыхаются, хрюкают, из пасти течет слюна, покрытые наростами языки высунулись, гротесковые тела дергаются в экстазе. Но стоило мне прогнать от себя это невыносимое зрелище, как ему на смену пришло другое, еще хуже: новорожденные гоблины, маленькие, по цвету как личинки, гладкие, влажно блестящие, с тусклым безумным мерцанием в красных глазах, с крохотными острыми коготками и заостренными зубами, еще не превратившимися в зловещие клыки, все трое, скользя, толкаясь и извиваясь, лезут наружу из зловонного лона матери.

Нет.

Господи Исусе, пожалуйста, не надо, если я сейчас же, сию минуту не отгоню от себя это зрелище, я вытащу из-за голенища нож и уничтожу эту женщину из йонтсдаунского совета графства прямо на глазах у Студня и Люка, и тогда никто из нас не выберется живым из этого города.

Каким-то образом я стерпел.

Каким-то образом я выбрался из этого офиса, не повредившись умом и не вытащив нож из ботинка.

Направляясь к выходу из здания окружного суда, мы миновали гулкое фойе с мраморным полом и громадными окнами, со сводчатым потолком, из которого вел путь в главный зал суда. Повинуясь порыву, я шагнул к тяжелым дубовым дверям с латунными ручками, с треском открыл одну створку и заглянул внутрь. Слушание дела подходило к концу, поэтому решено было не прерываться на обед. Судья был гоблином. Прокурор был гоблином. Двое охранников в форме и судебная стенографистка были натуральными людьми, но трое из членов коллегии присяжных были гоблинами.

Я услышал голос Студня.

— Что ты там делаешь, Слим?

Еще более потрясенный тем, что увидел в зале суда, я вернулся к Студню и Люку, неслышно притворив дверь.

— Ничего. Просто полюбопытствовал.

Выйдя наружу, мы направились к перекрестку — перейти улицу. Я всмотрелся в остальных пешеходов и в водителей за рулем, остановившихся на сигнал светофора. Из сорока людей на этой грязной центральной улице я увидел двух гоблинов, что было в двадцать раз выше среднего соотношения.

Мы уже дали все взятки и теперь направлялись во двор здания муниципалитета, на автостоянку, расположенную позади него. Не доходя футов двадцати до желтого «Кадиллака», я сказал:

— Секунду. Мне надо глянуть кое на что, — развернулся и быстро зашагал в обратном направлении.

Студень крикнул мне в спину:

— Ты куда?

— Одну минуту, — откликнулся я, переходя на бег.

Сердце у меня стучало как молот, легкие расширялись и сжимались с гибкостью, достойной чугуна. Я обошел муниципальное здание сзади по кругу, прошел к фасаду, затем вверх по нескольким гранитным ступеням, через стеклянную дверь, в вестибюль, не такой роскошный, как в здании суда. На первом этаже располагались офисы различных городских правительственных служб, а налево — полицейский участок. Я толкнулся в двери, отделанные орехом и застекленные «морозным» стеклом, и оказался в прихожей, огороженной деревянными перилами.

Дежурный сержант сидел за рабочим столом на платформе, возвышавшейся над полом на пару футов. Он был гоблином.

Держа в руках шариковую ручку, он поднял глаза от карточки, с которой работал, глянул на меня сверху вниз и спросил:

— Что вам угодно?

За его спиной было обширное открытое пространство, на котором находилась дюжина столов, множество высоких шкафов картотеки, фотокопировальный аппарат и прочая конторская техника. В одном углу тараторил телетайп. Трое из восьми клерков были гоблины. Отдельно от них работали четверо — судя по всему, детективы в штатском, и двое из них были гоблины. Из офицеров в форме в данный момент присутствовали трое, и все трое были гоблины.

В Йонтсдауне гоблины не просто бродили среди обычных граждан, время от времени набрасываясь на кого-либо из них. Здесь война между нами и ними была хорошо организована — по крайней мере, со стороны гоблинов. Здесь убийцы в маскарадных костюмах творили законы и претворяли их в жизнь, и горе тому бедному ублюдку, который окажется в чем-то виновен — даже в малейшем нарушении.

— Тебе чего надо? — переспросил сержант за стойкой.

— Э-э... Я ищу городской Департамент здоровья.

— Через вестибюль, — нетерпеливо ответил он.

— А-а, — сказал я, прикидываясь, что мне плохо. — А это, должно быть, полицейский участок.

— Да уж, конечно, не школа бальных танцев, — съязвил он.

Я вышел, ощущая спиной горящий взгляд его багровых глаз, и поспешил к желтому «Кадиллаку», где дожидались Студень Джордан и Люк Бендинго, томясь неизвестностью и любопытством.

— Ты чего это? — поинтересовался Студень.

— Захотелось поближе взглянуть на главный вход вот в это здание.

— Зачем?

— Я помешан на архитектуре.

— Что, правда?

— Ну.

— И с каких пор?

— С детства.