Его злость подпитывалась не собственными страданиями, даже не теми, которые могли выпасть на его долю в грядущие дни, но сочувствием к мальчику и жалостью ко всем жертвам этого века насилия. После Судного дня, возможно, кроткие смогут унаследовать Землю и превратить ее в площадку для игр, но пока здесь день за днем был один кровавее другого, здесь играли жестокие.

Дилан всегда осознавал несправедливость этого мира, но никогда раньше не принимал ее близко к сердцу, не испытывал к ней злости. И теперь интенсивность и острота последней удивляли его, поскольку казались неадекватными. Все-таки один избитый мальчик – не Освенцим, не массовые захоронения красных кхмеров в Камбодже, не Всемирный торговый центр.

Что-то сильно в нем изменилось, все так, и эта трансформация не ограничилась лишь обретением шестого чувства. С ним произошли более глубокие и пугающие перемены, тектонические подвижки фундаментальных плит его разума.

Без кляпа, получивший возможность говорить, мальчик продемонстрировал высочайший самоконтроль и способность правильно оценивать ситуацию. Зашептал, не сводя глаз с открытой двери, словно видел в ней портал, через который в комнату в любой момент могли ворваться передовые части армии ада: «Кенни совсем сбрендил. Неуправляемый псих. Притащил девушку в бабушкину комнату. Думаю, он ее убьет. Потом бабушку. Потом меня. Я умру последним, потому что меня он ненавидит больше всех».

– Какую девушку? – спросил Дилан.

– Бекки. Живет на нашей улице.

– Она твоего возраста?

– Нет, ей семнадцать.

Цепь, которая стягивала лодыжки мальчика, запиралась на висячий замок. Цепочку между наручниками зацепили за одну из вертикальных латунных стоек изголовья, так что подняться с кровати и упрыгать на обеих ногах он не мог.

– Ключи? – спросил Дилан.

– Они у Кенни, – глаза мальчика наконец-то оторвались от двери, и он встретился взглядом с Диланом. – Я тут как на цепи.

На кону стояли жизни. И хотя звонок в полицию наверняка бы привлек внимание людей в черных «Субербанах», с соответствующими последствиями для него, Джилли и Шепа, он посчитал себя обязанным набрать 911.

– Телефон? – прошептал он.

– На кухне, – выдохнул мальчик, – и в комнате бабушки.

Интуиция подсказала Дилану, что времени спуститься на кухню и позвонить оттуда у него нет. А кроме того, ему не хотелось оставлять мальчика одного. Насколько он знал, предвидение не являлось частью психического дара, но воздух вокруг него уже загустел от ожидания насилия. Он мог бы поспорить на свою душу, что Кенни если еще не начал убивать, то начнет, прежде чем он, Дилан, успеет спуститься по лестнице на первый этаж.

Телефон был и в спальне бабушки, но там, судя по всему, находился и Кенни. И в спальне Дилану могло понадобиться нечто большее, чем палец, которым он мог набрать нужный ему номер.

Вновь ножи на стене привлекли его внимание, но его мутило даже от мысли, что придется ударить кого-то мечом или мачете. Для мокрого дела ему бы не хватило духа.

Заметив вновь проснувшийся интерес Дилана к ножам и, очевидно, почувствовав его нежелание вооружиться одним из них, мальчик шепнул:

– Вон там. У книжного шкафа.

Бейсбольная бита. Из прочного дерева, какие уже вышли из моды. В юности Дилан вволю намахался такой, правда, никогда не использовал ее против человека.

Любой солдат или коп, любой человек, не чуждый насилия, не одобрил бы выбор Дилана, но он предпочел бейсбольную биту штыку. Такое оружие ему подходило.

– У него совсем съехала крыша, – напомнил мальчик, как бы говоря, что в общении с Кенни следует сразу пускать биту в ход, не тратя времени на увещевания.

К двери. В коридор. Через него к единственной комнате на втором этаже, где он еще не побывал.

Эта дверь, плотно закрытая, в густом сумраке коридора сливалась со стеной.

В повисшей вокруг тишине Дилан приник ухом к косяку, надеясь услышать хоть звук, издаваемый свихнувшимся под действием наркотиков Кенни.

Некоторые артисты со временем начинали путать выдумку и действительность и постепенно превращались в личностей, которые в реальном мире жили так, словно находились на сцене. Вот и Джилли за последние несколько лет наполовину убедила себя, что она – амазонка с Юго-Запада, в образ которой она перевоплощалась, выходя на сцену.

Вернувшись на кухню, она с огорчением обнаружила, что в ее случае образ и реальность – не одно и то же. Пока в поисках оружия она обыскивала ящик за ящиком, полку за полкой, ноги у нее стали ватными, а сердце обрело твердость молота и теперь дробило ей ребра.

По закону, да и по жизни, мясницкий нож классифицируется как оружие. Но когда скрючившиеся, словно пораженные артритом, пальцы правой руки Джилли сомкнулись на его рукоятке, она поняла, что сможет воспользоваться им лишь для одного: разрезать на части куриную грудку.

Кроме того, нож можно пустить в ход, лишь сблизившись с противником. Джилли же совершенно не хотелось сближаться с Кенни. Она бы предпочла остановить его выстрелом из крупнокалиберного карабина. И чтоб стрелять она могла с крыши соседского дома.

Опять же, кладовая была всего лишь кладовой, а не арсеналом. И самый крупный калибр являли собой банки с персиками в густом сиропе.

А потом Джилли обратила внимание на то, что Мардж досаждали муравьи, и ее осенило, как выйти из положения.

Ни бейсбольная бита, ни праведная злость не превратили Дилана в отчаянного храбреца (или глупца), готового ворваться в темную комнату, чтобы искать там обкуренного, обдолбанного, обезумевшего юношу, увешанного холодным оружием. Приоткрыв дверь, чувствуя психический след, он ждал в коридоре, привалившись спиной к стене, слушая.

Не услышал ничего, словно собирался ступить в вакуум глубокого космоса, Дилан уже задался вопросом, а не оглох ли он, но потом решил, что Кенни всего лишь затаился и не хочет себя выдавать.

И хотя входить в комнату Дилану хотелось не больше, чем схватиться с крокодилом, он заставил себя переступить порог и ощупать стену в поисках выключателя. Он предполагал, что Кенни ждет такого маневра, и не удивился бы, если бы ударом ножа его руку пригвоздили к стене после того, как пальцы нажали бы на выключатель.

В спальне бабушки люстры под потолком не было, зато на столике у кровати зажглась лампа со стеклянным корпусом, разрисованным тюльпанами, и желтым абажуром, похожим на шляпу кули. Мягкий свет и мягкие тени поделили комнату.

Дилан увидел еще две двери. Обе закрытые. Одна наверняка вела в чулан. Вторая – в ванную.

Шторы на всех трех окнах не доходили до пола, так что за ними никто спрятаться не мог.

В одном углу стояло высокое, в рост человека, овальное зеркало. И за ним тоже никто не затаился, зато Дилан увидел в нем себя: лицо, не такое испуганное, как ожидал, плечи, более широкие, чем думал.

Огромных размеров кровать стояла так, что Кенни мог укрыться за нею, если бы улегся на пол, другая мебель в этом ему бы не помогла.

Так что волновала Дилана только фигура на кровати. Кто-то на ней лежал, укрытый с головы до ног покрывалом, тонким одеялом, простыней.

Как часто показывали в фильмах о побеге из тюрьмы, место человека под одеялом могли занимать уложенные соответствующим образом подушки, да только здесь верхнее покрывало чуть подрагивало.

Открыв дверь и включив свет, Дилан уже объявил о своем присутствии. Осторожно приблизившись к кровати, он позвал: «Кенни!»

Человек, лежащий на кровати, перестал дрожать. Застыл, превратившись в укрытый простыней труп,