только я представляю себе будущее, в котором у меня будут оба уха.
Добродушие Дилана подействовало на Джилли, как красная тряпка на быка.
– Знаешь, чтобы заставить тебя более реально взглянуть на нашу ситуацию, я представляю себе будущее, в котором крепким пинком вгоняю твои cojones[20] в твой же пищевод.
– Ты – очень злая, не так ли?
– Я очень испуганная.
– Испуганная теперь, но злая
– Не всегда. Фред и я отлично проводили вечер, когда все началось.
– Должно быть, с детства у тебя остались очень серьезные неразрешенные конфликты.
– Вау, ты все больше меня удивляешь. У тебя есть лицензия психоаналитика? Этим ты занимаешься, когда откладываешь кисть?
– Если и дальше будешь стараться повысить давление крови, – предупредил Дилан, – у тебя лопнет сонная артерия.
Джилли раздраженно дернула головой.
– Я хочу донести до тебя лишь одно, – как и прежде, ровно и спокойно (от этого тона Джилли хотелось рвать и метать) продолжил Дилан. – Если мы будем думать позитивно, худшее останется позади. И будь уверена, негативным мышлением ничего не добьешься.
Она чуть не вытащила ноги из-под себя, чтобы разбить ими приборный щиток, застучать по полу, но вовремя вспомнила про беззащитного Фреда, который стоял на коврике у сиденья. Поэтому набрала полную грудь воздуха и выдала:
– Если все это так легко, почему Шеп все эти годы ведет столь жалкое существование? Почему ты не представил себе, что он избавляется от аутизма и начинает жить как нормальный человек?
– Я себе это представлял, – мягко ответил Дилан, и в голосе его звучала безмерная печаль. – Представлял это так ярко, так живо, всем моим сердцем, насколько себя помню.
Бесконечное небо. Бескрайняя пустыня. Пустошь, возникшая в кабине внедорожника, своими размерами ничуть не уступала вакууму и темноте, царящим за пределами окон и дверей «Экспедишн». И пустошь эту создала она. Уступив страху и раздражению, не думая, переступила черту, отделявшую нормальный спор от сознательной жестокости, уколола Дилана О’Коннера в самое болезненное место. И дистанция между ними, пусть они и сидели на расстоянии вытянутой руки, стала огромной.
В свете фар автомобилей, движущихся навстречу, и более мягком свечении приборного щитка глаза Дилана поблескивали, словно он так долго подавлял слезы, много слез, что в эти мгновения видел мир сквозь их океан. Теперь Джилли смотрела на него с куда большим сочувствием, чем прежде, даже этого сумрачного света хватало, чтобы понять, что он не просто печалится, а страдает от острой душевной боли. Он горевал, и горевал давно, очень горевал, словно его брат не просто был аутистом, но умер и ушел навсегда.
Она чувствовала себя горой туалетного сокровища.
Бесконечное небо. Бескрайняя пустыня. Шуршание шин по асфальту и мерное урчание двигателя создавали «белый» шум, который она быстро отключила, и у нее возникло ощущение, будто сидит она в мертвой тишине, какую можно найти лишь на лишенной атмосферы Луне. Она не слышала даже своего легкого дыхания, даже ударов сердца, даже пения своего церковного хора, который иногда приходил к ней в воспоминаниях, когда она мучилась одиночеством. Ей не хватало голоса, чтобы исполнять сольные партии, но она обладала слухом и чувством гармонии, и, стоя среди хористов и хористок, одетых одинаково, ощущала себя частью единого целого, чего не случалось с ней ни до, ни после. Иногда Джилли чувствовала, что решить необычайно сложную задачу – наладить контакт с аудиторией, сплошь состоящей из незнакомцев, заставить людей смеяться, иной раз против их воли, над глупостью и злобой – куда проще, чем свести на нет дистанцию между двумя людьми, чтобы хоть какое-то время они держались вместе. Бесконечное небо, бескрайняя пустыня и изоляция каждого забранного броней сердца – вот они, критерии непробиваемой отстраненности одного человека от другого.
На обочине дороги, то тут, то там, на темном гравии вдруг стали вспыхивать языки пламени, и на мгновение Джилли испугалась возвращения свечей в красных стаканчиках и перемещенных церковных скамеек, испугалась возвращения птиц-призраков и крови, которые могла видеть только она, но быстро поняла, что эти вспышки – отражение света фар «Экспедишн» от осколков разбитых бутылок, валяющихся на обочине.
Молчание разорвала не она, не Дилан, а тихий голос Шепа, который вдруг принялся повторять слоган из рекламного ролика: «Fries not flies, fries not flies, fries not flies…»
Джилли поначалу не поняла, чего это Шеп повторяет слоган рекламной кампании сети ресторанов, где она купила обед двумя часами раньше, но потом сообразила, что он, должно быть, прочитал эти слова на значке-пуговице, который пожилая продавщица прицепила на ее блузку.
– «Fries not flies, fries not flies…»
– Меня оглушили, когда я возвращался из этого ресторана с двумя пакетами, в которых лежал наш обед. Мы так и не поели. Полагаю, он голоден.
Когда Дилан убрал одну руку с баранки и коснулся нагрудного кармана гавайской рубашки, Джилли заметила, что у него такой же значок-пуговица. На фоне яркой расцветки разглядеть улыбающуюся жабу удалось не сразу.
– «Fries not flies, fries not flies…»
Когда Дилан отцепил значок, случилось неожиданное, в событиях этой и без того необычной ночи произошел еще один непредсказуемый поворот. Держа значок большим и указательным пальцем, потянувшись к консоли, что разделяла два передних сиденья, словно хотел положить значок в одно из отделений, Дилан внезапно завибрировал, не так чтобы сильно, не то что его передернуло, нет, сложилось впечатление, будто через него пропустили переменный электрический ток. Язык его застучал о нёбо, издавая необычный звук, отдаленно похожий на звуки, которые слышатся, когда заводишь автомобильный двигатель: «Ханнн-на-на-на-на-на-на-на-на…»
Ему удалось удержать руль левой рукой, но его нога в тот момент не ослабила нажим на педаль газа и не соскользнула с нее. Однако чуть позже скорость «Экспедишн» начала падать с очень опасных девяносто пяти миль в час до просто опасных восьмидесяти пяти, а потом снизилась до рискованных семидесяти пяти.
–
Маленький диск отскочил от окна дверцы со стороны пассажирского сиденья, пролетел в паре дюймов от лица Джилли, ударился о приборный щиток и исчез из виду среди лабиринта веток и мясистых листьев Фреда.
И хотя скорость внедорожника снижалась, Джилли это чувствовала, потому что ремень безопасности уже не так крепко прижимал ее к спинке сиденья, у нее создалось ощущение, что ее жизни угрожает серьезная опасность, а увеличить натяжение ремня времени нет. Поэтому она развернулась лицом к лобовому стеклу, левой рукой ухватилась за сиденье, с такой силой, что едва не разорвала кожаную обшивку, а правой – за поручень над дверцей со стороны пассажирского сиденья. А когда Дилан подтвердил, что на интуицию ей грех жаловаться, со всей силой вдавив в пол педаль тормоза, уперлась ногами в приборный щиток. Колени согнулись, приготовились амортизировать любой удар, она обратилась с молитвой к Деве Марии. Просила не уберечь от толстого зада, но спасти ее задницу, независимо от того, какие размеры она может принять в последующие годы.
Возможно, за две секунды скорость «Экспедишн» упала до шестидесяти миль в час, возможно – до пятидесяти, но они все равно ехали слишком быстро, чтобы здравомыслящий человек решился разворачиваться на такой скорости. Вероятно, Дилан О’Коннер и впрямь обезумел. Он отпустил педаль тормоза, крутанул руль влево, вновь нажал на нее, съехал с проезжей части.
Подняв облако пыли, «Экспедишн» развернулся на широкой обочине автострады. Гравий забарабанил по днищу. Звуки эти,
