сам по себе стоит того, чтобы его пережить. Это жгучее желание, выкристаллизовавшееся из ее боли, было, конечно, не слишком благородным, но зато — чистым и искренним; как высокооктановое топливо, оно с силой сгорало в ее сердце, не давая ему остановиться и замереть.

Ближний край бочки-тумбы тем временем оторвался от пола примерно фута на три, то есть почти на столько же, на сколько она сумела приподнять его в прошлый раз. Кот ничего этого не видела и могла только строить предположения, однако у нее оставалось еще довольно много пороха в пороховницах. Согнувшись, словно проклятый богом горбатый тролль, она толкала стол до боли в коленях, налегала на него до судорог в мышцах, до дрожи в бедрах, а ее ягодичные мышцы сжимались с такой силой, с какой кулак политика стискивает крупную взятку наличными. Одновременно она, подбадривая себя, вслух разговаривали со столом, как будто он был живым:

— Ну давай же, давай, двигайся, ты, дерьмо собачье! Двигайся, сволочь, сукин сын, выше, выше! Пошел! Пошел, болт тебе в глаз!..

Перед ее мысленным взором промелькнул довольно любопытный образ: Котай Шеперд в костюме ковбоя опрокидывает карточный столик прямо на профессионального салунного шулера. Картинка была в точности как в кино; вся разница заключалась в том, что Кот претворяла ее в жизнь не в таком быстром темпе, двигаясь медленно, и трудно, будто под водой.

Между тем стул, остававшийся на месте даже после того как обтянутый джинсами зад Кот расстался с его сиденьем, оторвался от пола и повис на цепи, пропущенной через его спинку, ибо руки Кот поднимались все выше. В какой-то момент оказалось, что Кот поднимает не только стол, но и стул, причем последний располагался почти что у нее на спине, давя на бедра жестким передним краем сиденья и болезненно упираясь верхней кромкой спинки чуть ниже лопаток. Но этим его воздействие, увы, не ограничивалось: вскоре стул превратился в хомут, пригибающий Кот к земле и мешающий ей поднимать стол выше.

Кот как можно теснее прижалась к краю столешницы, Выиграв таким образом немного необходимого ей пространства, и приподняла свою согбенную спину сначала еще на дюйм, потом еще. Чувствуя, что силы ее подходят к концу, она принялась ритмично и громко выкрикивать: «раз! р-раз! рр-раз!», понемногу раскачивая стол. Лицо ее заблестело от испарины, пот разъедал глаза, но в кухне Все равно было темно, и Кот не могла видеть, что она уже сделала и что ей еще предстоит. Жгучая боль в глазах не беспокоила ее; в любом случае она не могла быть долгой. Кот боялась другого: что от напряжения лопнет артерия, или что тромб оторвется от стенки сосуда, и ток крови загонит его прямо в мозг.

Вместе с этими опасениями к ней, впервые за последние несколько часов вернулся Большой страх, поскольку, даже сражаясь со столом, она не могла не думать о том, что и как будет проделывать с ней Крейбенст Вехс, когда вернется и обнаружит ее лежащей на полу, ничего не соображающей после апоплексического удара и невнятно что-то бормочущей. Если ее мозг превратится в пудинг, она уже не будет для него любопытной игрушкой-головоломкой, а станет просто куском мяса, неспособным доставить ему максимум удовольствия во время пытки. Тогда Вехс, возможно, вернется к грубым забавам своего детства: вытащит ее на задний двор, обольет бензином и подожжет, чтобы полюбоваться, как, очумев от боли, она будет судорожными рывками ползать по кругу, упираясь в землю обожженными, изуродованными конечностями.

Стол упал на бок с такой силой, что в буфете зазвенела посуда, а оконное стекло мелко задребезжало.

Кот была так удивлена своей внезапной победой, что даже не закричала от радости, хотя именно к этому результату она стремилась. Облокотившись на круглую столешницу поверженного стола, она некоторое время жадно хватала ртом воздух.

Когда полминуты спустя Кот попыталась сдвинуться с места, она обнаружила, что цепь, туго обмотанная вокруг тумбы стола, по-прежнему ее не пускает. Кот попыталась высвободить ее. Безуспешно. Тогда она опустилась на четвереньки и, со стулом на спине, заползла под опрокинутый стол, будто это был огромный зонтик от солнца на каком-нибудь фешенебельном пляже. Там она ощупала основание бочки и поняла, что работа еще не кончена.

Стол валялся на боку, словно гриб с большой шляпкой. Из-за неудобного положения, в котором она пребывала, Кот не сумела перевернуть его вверх ногами, поэтому тумба все еще упиралась в пол нижним краем. Цепь застряла между полом и кромкой ее утопленного основания.

Кот кое-как встала с четверенек, но из-за стула осталась в каком-то дурацком полусогнутом положений.

Обеими руками взявшись за край бочки, она собралась с силами и попробовала приподнять тумбу.

При этом она очень старалась, чтобы ее раненый палец не принимал участия в работе, но потные ладони соскользнули с крашеного железного обода, и Кот ударилась кончиками пальцев правой руки о грубое дно тумбы. Боль, вспыхнувшая в ее распухшем пальце, была такой сильной, что Кот невольно вскрикнула, оглушенная и ослепленная ею.

Некоторое время она стояла, скрючившись над тумбой и прижимая раненую руку к груди. Наконец боль слегка улеглась, и Кот, осторожно вытерев о джинсы влажные ладони, снова зацепилась пальцами за закраину тумбы. Чуть помедлив, она вдохнула побольше воздуха и приподняла основание тумбы сначала на полдюйма над полом, потом на дюйм. Левой ногой Кот наподдавала звякающую цепь до тех пор, пока — как ей казалось — она не освободилась, а затем снова уронила тумбу на пол.

После этого она уже беспрепятственно отъехала вместе со стулом на значительное расстояние. Ничто больше не приковывало ее к столу, стальная цепь с лязгом тащилась по полу.

В конце концов ее стул наткнулся на стену, отделявшую кухню от бельевой. Тогда Кот оторвала его от пола и, обогнув стол, засеменила к окну, которое в окружающем мраке представлялось ей едва различимым серым прямоугольником. Темнота, царившая снаружи, была лишь ненамного светлее темноты кухни.

Хотя Кот оставалось еще далеко до настоящей свободы — и еще дальше до настоящей безопасности, — она испытывала небывалый подъем и гордость, поскольку все-таки сделала хоть что-то. Головная боль, похожая на морские приливы и отливы, продолжала стучаться маленькими, но злыми волнами в лоб и правый висок, шею ломило, а распухший указательный палец уже давно превратился в суверенное королевство страданий. Кот была в толстых носках, однако ей все равно казалось, что ножные кандалы успели до крови содрать ей кожу на лодыжках, а левое запястье, на котором при попытке выломать спицы из спинки стула она содрала кожу, немилосердно щипало от пота. Суставы ныли, натруженные мускулы горели от перенапряжения, а сквозь левый бок словно протягивали иглу, заправленную раскаленной проволокой, но Кот все равно ухмылялась радостно и победоносно.

Оказавшись возле окна, она опустила стул на пол и села.

Когда лихорадочное сердцебиение немного утихло, Кот прислонилась спиной к подушечке, и, все еще тяжело дыша, неожиданно для себя самой рассмеялась. Мелодичный, какой-то девчоночий смех вырвался у нее из груди, перемежаемый хихиканьем, вызванным отчасти радостью, отчасти — нервной разрядкой.

Отсмеявшись, Котай вытерла залитые потом глаза сначала одним рукавом своего хлопчатобумажного свитера, потом другим. Наручники на запястьях сильно мешали ей, но она все равно ухитрилась отбросить со лба свои короткие темные волосы, которые напитались потом и падали на него влажными острыми прядками.

Выпустив из себя весь заряд смеха, Кот краешком глаза уловила какое-то движение за окном и повернулась в ту сторону, радостно подумав: «Вапити вернулся».

Из окна на нее пристально смотрел доберман.

В разрывах туч сверкало несколько звезд, но луна еще не показалась, и пес казался мазутно-черным. Несмотря на это, Кот видела его довольно отчетливо, поскольку остроконечная морда зверя — черная с рыжими подпалинами — была всего в нескольких дюймах от ее лица, и между ними не было ничего, кроме стекла. Взгляд добермана казался холодным и безжалостным, сравнимым разве что со взглядом акулы, которая смотрит на жертву неподвижными, стеклянными и совершенно равнодушными глазами. Неожиданно пес с интересом прижался мокрым носом к окну.

Протяжный вой, слышимый даже сквозь стекло, вырвался из пасти добермана; это был не испуганный скулеж и не требование внимания или ласки — это был свирепый вой, прекрасно сочетавшийся с горевшим в глазах зверя стремлением нападать.

Кот сразу расхотелось смеяться.