который торговал поддельными документами, незаконно подключенными к сети мобильными телефонами и многим другим, в том числе и информацией. Именно

Мик снабжал Троттера документами, выданными на имена несуществующих людей, а потом передал полный перечень этих имен Корки.

Обычно Мик не посвящал одного клиента в свои дела с другим. Учитывая контингент людей, которые к нему обращались, такая откровенность могла привести в лучшем случае к смерти, а вот если бы ему не повезло, к экстракции глаз, языка, отрубанию конечностей и кастрации щипцами.

Поскольку у Мика была причина всей душой ненавидеть Троттера, он выдал Корки полное досье. Ярость плюс ревность заставили его нарушить собственные правила, гарантирующие клиенту полную конфиденциальность.

Троттер, со своей стороны, понятия не имел, что в лице Мика приобрел заклятого врага, потому что увел от него девушку.

Девушкой Мика была порнозвезда, почитаемая в определенных кругах за невероятную гибкость своего тела.

Возможно, Троттер и представить себе не мог, что можно питать глубокие чувства по вечерам и уик- эндам к женщине, которая в рабочие дни только и делала, что трахалась с двумя, шестью, а то и десятью мужчинами перед камерой.

А вот у Мика с тридцати лет была голубая мечта: он спал и видел, что в подружках у него ходит порнозвезда. И его переполнял праведный гнев из-за того, что Троттер надругался и порушил его мечту, лишил самого светлого, что было у него в жизни.

Проведя с Троттером несколько месяцев, женщина исчезла. Мик полагал, что Троттер ее убил. Она ему наскучила, а отпустить ее он не мог, потому что она узнала слишком многое о его незаконной деятельности. Поэтому убил и похоронил где-то в долине.

И теперь она больше никому не могла принести пользу. И это бессмысленное уничтожение уникального по гибкости тела еще больше возмущало Мика.

Корки опустил «глок».

— Пойдем в дом.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился Троттер.

— Нужно ли мне напоминать, что твое сотрудничество со мной приведет к тому, что ты исчезнешь из всех регистрационных документов, из архивов налогового ведомства, станешь самым свободным из когда- либо живших здесь людей, человеком, о котором государство не будет знать ничего?

— Я приеду, куда нужно. Ровно в семь часов. Будет дуть ветер или нет. Клянусь, приеду.

— Я хочу войти в дом. Все еще чувствую, что одних моих слов недостаточно.

Глаза Троттера заволокла грусть. Лицо вытянулось.

Понимая, что деваться некуда, он повел Корки в дом.

Отверстия от пуль в стенах, оставшихся от предыдущего случая, когда Корки пришлось давать Троттеру наглядный урок, остались незакрашенными, однако на полках появилась новая коллекция фарфоровых статуэток: балерин, принцесс, танцующих с принцами, детей, играющих с собакой, юной крестьянки с гусятами у ног…

Корки не удивляло, что этот параноик, банковский грабитель, распространитель наркотиков, создатель цепочки убежищ от Калифорнии до канадской границы, питал слабость к хрупким фарфоровым фигуркам. Какой бы грубой и жестокой ни была внешность, в каждом из нас все равно билось человеческое сердце.

На глазах Троттера Корки опустошил обойму «глока». Каждая пуля калибра девять миллиметров разносила на мелкие осколки одну из статуэток.

За месяцы, прошедшие с незапланированного ранения Мины Райнерд в ногу, Корки значительно прибавил в меткости. До последнего времени он не особо хотел ставить стрелковое оружие на службу хаоса, считая его слишком холодным, безликим. Но теперь его отношение к оружию значительно изменилось.

Он заменил пустую обойму полной, расстрелял и ее, покончив с коллекцией фарфора. Во влажном воздухе висели белая пыль и запах пороха.

— Семь часов, — напомнил он.

— Я там буду, — ответил Троттер, вернувшийся на путь истинный.

— И не забудь ковер-самолет.

Заменив вторую обойму третьей, Корки сунул «глок» в наплечную кобуру и вышел на веранду.

Медленным шагом проследовал к «Лендроверу», нисколько не опасаясь за свою незащищенную спину.

Выехал из долин Малибу, держа курс на побережье.

Небо напоминало прорванную трубу, с него лился не дождь, а универсальный растворитель, состав которого тщетно искали средневековые алхимики. Вокруг Корки таяли холмы. Поля превращались в озера. Край континента исчезал в бурлящем море.

В розовой комнате Фрик сидел в кресле у окна, смотрел на материнский подарок: груду бронзовых «дорожных яблок». Корзинка для пикника стояла у ножки кресла, с закрытой крышкой.

Хотя он провел в розовой комнате достаточно времени, чтобы байка, рассказанная им мистеру Девонширу, сошла за правду, он не пытался есть несуществующие сандвичи с ветчиной, частично потому, что если бы кто увидел его, то подумал бы: «Какая мать, такой и сын», — частично потому, что не взял с собой несуществующие маринованные огурчики.

Ха-ха-ха.

Когда произошел этот прискорбный случай, пресс-секретарь матери объяснил охочим до скандалов газетным акулам, что Фредди Найлендер помещена в частную клинику где-то во Флориде по причине крайней усталости.

С таким диагнозом супермодели госпитализировались на удивление часто. Действительно, чтобы демонстрировать свою великолепную форму двадцать четыре часа в сутки, приходилось затрачивать неимоверные как физические, тут уместно сравнение с ломовой лошадью, так и моральные усилия.

Номинальная мать на один раз больше, чем следовало бы, снялась для обложки «Вэнити фэр», для цен-

трального разворота «Вог»[75], что и привело к временной потери контроля над мускулатурой тела. Такой, насколько понимал Фрик, была официальная версия.

Никто, понятное дело, официальной версии не поверил. Газеты, журналы, репортеры телевизионных шоу, посвященных новостям шоу-бизнеса, мрачно вещали о «нервном срыве» и «эмоциональном коллапсе», Некоторые даже прямо говорили о «психопатическом эпизоде», что звучало как отсылка к эпизоду фильма «Я люблю Люси», в котором Люси и Этель крошат людей из автоматов. Больницу, в которую ее положили, они называли «санаторием для богатейших из богатых», «закрытой психиатрической клиникой», а Говард Штерн, известный радиошутник, окрестил ее «клеткой для женщин, у которых буферов больше, чем мозгов».

Фрик делал вид, что понятия не имеет о том, что пишут и говорят в средствах массовой информации о его матери, но тайком читал и слушал все, что мог найти. Случившееся испугало его. Он чувствовал себя ненужным, страдал из-за того, что никак не может ее поддержать. Репортеры не могли определиться, в какой из двух клиник она находится, впрочем, у Фрика не было адреса ни одной из них. Он даже не мог отправить ей открытку.

В конце концов отец увел его в розовый сад, который уже отнесли от дома, чтобы спросить, не слышал ли он каких-то странных историй, которые распространяет о его матери пресса. Фрик прикинулся шлангом.

— Ну, рано или поздно что-то ты да услышишь, — сказал ему отец, — и я хочу, чтобы ты знал, что ни в одной из них нет и грана правды. Это обычный треп, который поднимается, если знаменитость на какое-то время выпадает из поля зрения репортеров. Они будут говорить, что у твоей матери нервный срыв или что- то подобное, но это не так. У нее, конечно, нелады со здоровьем, но ничего такого страшного, о чем они