Он нажал на телефонном аппарате клавишу «ИНТЕРКОМ» и набрал номер библиотеки.
— Фрик, ты еще там? — выждал паузу. — Фрик, ты слышишь меня?
В голосе мальчика слышались тревога и любопытство:
— Кто говорит?
— Никого здесь нет, кроме отслуживших свое копов. Ты выбрал книгу?
— Еще нет,
— Не тяни с этим.
— Дайте мне еще пару минут.
Когда Этан отщелкнул клавишу «ИНТЕРКОМ», на телефонном аппарате сначала замигала, потом загорелась устойчиво индикаторная лампочка. На линии 24.
Этан посмотрел на подарки, выложенные на столе между компьютером и телефонным аппаратом. Божьи коровки, улитки, обрезки крайней плоти…
Его взгляд вернулся к телефонному аппарату. Индикаторная лампочка. Линия 24.
Едва слышный голос, доносящийся с обратной стороны Луны, который прошлым вечером он полчаса слушал по этому телефонному аппарату, с тех пор отдавался в его сердце. И еще слабый голос, который он вроде бы слышал этим утром в кабине лифта, звучащий вместо музыки из динамика громкой связи.
Банка из-под пирожных, набитая фишками для «Скрэббл», книга «Лапы для размышлений», сшитое яблоко с глазом внутри…
В кабине лифта он нажал на кнопку «СТОП» не для того, чтобы подольше послушать голос. У него возникло ощущение, что, спустившись в гараж, гаража он там не найдет. Только плещущуюся черную воду. Или пропасть.
И одновременно он чувствовал: эта абсурдная фобийная реакция являла собой сублимацию более реального страха, наличие которого он не хотел признавать. И вот теперь ему стало ясно: еще чуть-чуть, и он поймет, что же это за страх.
Внезапно он понял, что воспринимаемая им реальность — осколки цветного стекла в трубке калейдоскопа. И рисунок, который он видел всегда, вот-вот изменится, станет другим, завораживающим и страшным.
Божьи коровки, улитки, обрезки крайней плоти…
Линия 24, занятая.
Далекий голос, эхом звучащий в памяти, меланхолический, как крики чаек в тумане:
Телефонные звонки из мира мертвых.
Божьи коровки, улитки, обрезки крайней плоти…
Индикаторная лампочка: крошечная копия светового купола над больницей Госпожи Ангелов, последняя из телефонных линий, последняя ниточка, последний шанс, последняя надежда.
Этан уловил аромат роз. В его квартире роз не было.
Перед мысленным взором возникли розы на ее могиле: красно-золотистые бутоны на мокрой траве.
Аромат усилился. Настоящий, не воображаемый, более сильный, чем в магазине «Розы всегда».
По коже поползли мурашки, волосы на затылке встали дыбом, не от обыденного страха, от смиренного трепета. Скрутило желудок.
У него не было ключа от запретной комнаты за синей дверью, где автоответчик записывал все звонки по линии 24. Внезапно он понял, что никакие ключи ему и не нужны.
Повинуясь интуиции, которой доверял, пусть и не мог найти логического объяснения, Этан выбежал из квартиры и по черной лестнице взлетел на третий этаж.
Глава 82
Привязанный двумя канатами к толстым ветвям коралловых деревьев, а третьим, в носовой части, к грузовику, дирижабль напоминал пойманную на крючок рыбину, чуть подрагивающую от дуновений ветра, но жаждущую взмыть в глубины неба.
Серый, китообразный, тридцати футов в длину и десяти или двенадцати в диаметре, этот дирижабль не шел ни в какое сравнение с теми, что выпускались «Гудйиром»[83], но Корки он казался огромным.
Левиафан неспешно покачивался, подсвеченный двумя фонарями, установленными на взлетной площадке. Продолжающийся дождь серебрил его бока. Понятное дело, в Бел-Эре такого чудовища не видели уже многие десятилетия. Здесь он казался совершенно неуместным.
Поиски признаков начавшейся реализации вселенского заговора занимали не все свободное время Трот-тера. Он еще был и страстным воздухоплавателем. И душа его успокаивалась, лишь когда он поднимался в небо, путешествуя с ветром. Когда он находился над землей, агенты зла не могли схватить его и бросить в зловонную темницу, где светились бы только красные глаза крыс.
Ему принадлежал не только обычный воздушный шар, ярко раскрашенный, с пропановой горелкой, корзиной для пилота и пассажиров, в котором он любил летать один, ранним весенним утром или золотым летним вечером. Участвовал он и в гонках, когда в воздух одновременно поднимались двадцать или тридцать воздушных шаров и стаей плыли по небу.
Но движение шара, надутого горячим воздухом, полностью определял и контролировал ветер. Пилот не мог обеспечить приземления в нужной точке и в заданное время.
Для штурма Палаццо Роспо требовался более маневренный воздушный корабль, который мог лететь не только по, но и против слабого ветра. А также подниматься без рева пропановой горелки, заставляющего лаять всех собак в радиусе четверти мили. Более того, корабль этот должен был обеспечивать плавный и медленный спуск, а в нижней точке спуска — зависание над местом высадки.
Троттер наслаждался изумлением и восторгом, которые выражали другие воздухоплаватели, когда он оставлял воздушный шар дома и привозил с собой этот маленький дирижабль. Троттер чурался людей, не стремился к общению, но ему нравилось быть в центре внимания участников воздушных гонок.
Корки подозревал, что, помимо прочего, Троттер рассматривал дирижабль и как транспортное средство, на котором он мог улизнуть в тот самый момент, когда пришедшая к власти диктатура заблокирует транспортные магистрали во всех мегаполисах вроде Лос-Анджелеса и на прилегающих к ним территориях. Должно быть, он видел себя улетающим от тоталитаристов под серпом луны, света которого едва хватало для навигации. Невидимый с земли, он плыл над дорожными блокпостами и концентрационными лагерями, на север, в сельскохозяйственную глубинку, к горным отрогам, где бы приземлился и продолжил бегство уже на своих двоих, от одного заранее приготовленного убежища к другому.
Троттер оторвал Корки от созерцания развалин chateau.
— Мы взлетим через пять минут.
Его команда из двух человек проводила последние проверки систем и оснастки дирижабля.
Троттер привлек двух бандитов, которые помогали ему в распространении «экстази». Доставив Корки в Палаццо Роспо и вернувшись к развалинам, Троттер намеревался их убить после того, как парни заякорят опустившийся к самой земле дирижабль.
— Я не слышал, чтобы ты заряжал аккумуляторы, — заметил Корки.
— Я зарядил их до приезда сюда.
— В воздухе мы не сможем включить двигатель, ни на минуту.
— Знаю, знаю. Слушайте, разве мы об этом уже не говорили? Для столь короткого полета двигатель нам не понадобится, учитывая, что ветра практически нет.
Два пропеллера дирижабля, установленные позади гондолы, приводились в движение двигателем от газонокосилки. От вращающихся лопастей шума было немного, но треск двигателя сразу бы выдал их присутствие.
— При слабом встречном ветре на аккумуляторах можно лететь два часа. Но мне не нравится дождь.
— Он уже еле капает.
— Молния. При мысли о молнии меня пробирает понос. И вы должны испытывать то же самое.
— Баллон наполнен гелием, не так ли? — Корки указал на три больших металлических цилиндра, ранее наполненных сжатым газом. — В «Гинденбурге» был водород. Я думал, гелий не горит и не взрывается.
— Взрыв меня не волнует.
