обшивки образовалось какое-то вздутие с микротрещинами — или, еще хуже, трещины пошли паутиной, — то экипаж может распрощаться с надеждами на успешное возвращение из пучины. Сопротивление внешнему давлению на поврежденных участках будет ослаблено, а неравномерность распределения давления по всему корпусу приведет к еще большей деформации ущербных площадок, так что деформация усугубится, чтобы очень скоро обратиться в трещину, затем в пролом, а там водная толща раздавит судно, которое, лишившись воздуха в своей утробе, начнет медленно погружаться на дно океана.

Раздавшийся молодой голос, принадлежавший офицеру, командовавшему погружением, прозвучал громко, но, несмотря на не слишком ободряюще привходящие обстоятельства, дрожи в нем не было слышно:

— Шестьдесят один метр ниже уровня моря, и мы продолжаем погружаться.

Оператор звуколокатора сообщил:

— Профиль цели сужается. Цель перестраивает движение, поворачиваясь носом по направлению течения.

— Глубина — семьдесят шесть метров, — доложил вновь ответственный за погружение офицер.

Им надо было уйти хотя бы на сто восемьдесят метров вниз. Коль уж видимая часть айсберга возвышалась над ватерлинией примерно на тридцать метров в высоту, то куда большая масса должна скрываться под водой — известно, что обыкновенно видимая часть айсберга составляет около одной седьмой всего объема ледяной горы. Безопасности ради Горов предпочел бы опуститься метров на двести, а то и на двести десять, хотя скорость, с которой приближалась цель, резко уменьшала шансы на достижение прежде столкновения глубины пусть бы, по крайней мере, в сто восемьдесят метров.

Звукооператор опять объявил расстояние до айсберга.

— Триста сорок шесть метров. Сближение продолжается.

— Не будь я атеист, — проговорил Жуков, — я бы уже молился.

Никто даже не улыбнулся. Да и не было в это мгновение здесь никаких атеистов — даже Эмиль Жуков сейчас, несмотря на только что сказанные слова, безбожником не был.

И пусть все собравшиеся казались на вид хладнокровными и самоуверенными, Горов ощущал страх, разлившийся по рубке управления. Он чуял его, обонял. И тут нечего было подозревать капитана в каком-то преувеличении или склонности к театральным эффектам. У страха действительно есть едкий собственный запах: это просто зловоние необычайно терпкого пота. Все кругом источало аромат страха.

— Девяносто восемь метров, — объявил офицер погружения.

Тут же подоспел и оператор акустического локатора с донесением об айсберге:

— Триста восемнадцать метров до быстро приближающейся цели.

— Глубина — сто десять метров.

Страшное дело они затеяли: слишком поспешное погружение. Раз уж они так стремительно опускались на глубину, то, значит, температура вокруг лодки и давление на ее корпус росли слишком быстро, а это означало усиленную деформацию обшивки.

Пусть даже у каждого из присутствующих здесь моряков было свое дело: всяк следил за порученным его надзору оборудованием, — все равно все взгляды время от времени сходились на стенде погружения, который вдруг стал казаться средоточием, сердцевиной управляющей рубки. Стрелка глубокомера падала стремительно, никогда еще они не уходили в глубину так быстро.

Глубина — сто пятнадцать метров.

Сто двадцать метров.

Сто двадцать восемь метров.

Всем на борту было ведомо, что лодка сконструирована с расчетом на внезапные и очень резкие движения и перемещения, но даже это всеобщее знание о немалом запасе прочности, заложенном в конструкцию разработчиками, не снижало всеобщей напряженности. За последние годы, когда стране хотелось поскорее выбраться из нищеты, куда ее завели десятилетия тоталитаризма, расходы на оборону из года в год все сильнее урезались — было, правда, одно исключение: разработки ядерного оружия — и поддержание работоспособности уже существующих систем исподволь приходило в упадок, сроки профилактики не выдерживались, а, бывало, плановые работы и вовсе откладывались на неопределенное будущее. «Илья Погодин» и без того давно уже миновал лучшую пору своего срока службы — так, морально устаревшая субмарина, которая, быть может, еще не один год пробудет в строю, служа правдою и верою подводному флоту, — но, как знать, может вдруг и не выдержать более или менее серьезной передряги, и любая мало-мальски заметная неисправность способна обернуться тогда концом света на одной отдельно взятой подлодке.

— Глубина — сто сорок метров, — объявил отвечающий за погружение офицер.

— Цель — на расстоянии в двести семьдесят три метра.

— Глубина — сто сорок шесть метров.

Обеими руками Горов ухватился за обрамление командного пульта и сжал его так сильно, что ощутил, как давит снизу наклонившаяся палуба. Он сидел так, пока не заболели плечи. Суставы пальцев стали такими острыми и такими белыми, словно у него не было ни кожи, ни крови, ни мышечной ткани — только голая кость.

— Цель — в ста восьмидесяти двух метрах!

Жуков сказал:

— Так набирает скорость, словно под горку катится.

— Глубина — сто пятьдесят девять метров.

Они погружались все быстрее и быстрее, но все же ускорение казалось не столь большим, как хотелось бы. Горов, по крайней мере, не был доволен. Надо опуститься еще на пятьдесят пять метров, а то и больше, чтобы уж наверняка избежать столкновения с днищем айсберга — и, наверное, пущей гарантии ради, стоило бы уйти еще глубже.

— Глубина — сто шестьдесят четыре с половиной метра.

— Я десять лет служу на этой лодке и только дважды опускался на такую глубину, — заметил Жуков.

— Да, будет о чем написать домой, — сказал на это Горов.

— Цель — в ста сорока шести метрах и быстро приближается! — объявил оператор акустического локатора.

— Глубина — сто семьдесят метров, — сообщил офицер, командующий погружением, хотя ему в точности было известно, что все и без того следят за перемещением стрелки по шкале глубокомера.

Официальные заводские данные утверждали, что «Илья Погодин» может работать на глубинах до трехсот метров. Ниже погружаться не следовало — «Илья Погодин» не принадлежал к числу сверхглубоководных субмарин, предназначенных для боевых действий во время ядерной войны. Ясное дело, внешняя обшивка лодки пострадала в ходе недавнего столкновения, и как обстоит дело с ее целостностью, пока неизвестно. Поэтому, естественно, сама цифра — триста метров — смысла сейчас не имела и биться об заклад о ее реальности никто не собирался. Поврежденный штирборт мог обернуться этаким схлопыванием подлодки, да еще переходящим в расплющивание, дерзни она погрузиться и на меньшую, чем гарантированный заводом предел, глубину.

— До цели — сто девять метров. Цель приближается!

Горов тоже вносил немалый личный вклад в то зловоние, которым теперь наполнена была небольшая рубка. Рубашка пропиталась потом под мышками и на спине, ниже лопаток.

Голос офицера, распоряжавшегося погружением, настолько ослабел, что звучал едва ли громче шепота, но тем не менее все понимали, что говорит их товарищ.

— Сто восемьдесят три метра. Набор глубины продолжается.

Лицо Эмиля Жукова так вытянулось и осунулось, что напоминало посмертную маску.

Все еще держась руками за окантовку пульта, Горов сказал:

— Рискнем опуститься еще. Метров на двадцать пять, а то и тридцать. Все равно иначе нам нельзя. Хорошо бы иметь зазор между днищем горы и нами.

Жуков кивнул.

— Глубина — сто девяносто метров.