это его оцепеневшие и отключившиеся было нервные окончания запоздало отзывались на свирепый мороз, едва не прикончивший его. Малый, по крайней мере, еще час не сумеет себя почувствовать хотя бы сносно.

Харри накрыл термос колпаком и, прежде чем надвинуть очки на глаза, поцеловал Риту.

— Ммммм, — произнесла она. — Еще.

На этот раз ее язык оказался между его губ. И не оставался там недвижимым. Снежинки падали на его голову и кружились у ее лица, но дыхание Риты на его намазанной жиром коже оставалось жарким. В нем поднялось чувство огромной ответственности за Риту. Как бы хотел он уберечь ее от всякого зла.

Когда они наконец оторвались друг от друга, она сказала:

— Люблю тебя.

— Мы опять будем в Париже. Вот только выберемся отсюда.

— Ну а если и не выберемся, — сказала она, — нам незачем обманывать себя. Чего уж там, восемь таких лет вместе. Очень хорошие годы. Столько радости и любви — у других такого за всю жизнь не наберется.

Бессилие — вот чем он мучался. Нечего было противопоставить чудовищной невезухе. Шанса не видно. А всю свою жизнь он всегда умел доказать, что он — мужчина, стало быть, выпутается из любой передряги. Кризисы преодолевались. Всегда находилось решение, как бы ни трудна была задача. А вот это ощущение собственной немощи было внове и бесило.

Она легонько поцеловала Харри, коснувшись губами уголка его рта.

— Надо спешить. Брайан ждет тебя.

В кабине снегохода было неудобно — потому что тесно. Харри уселся сзади, на узкой скамейке для пассажира, лицом к тыльному стеклу, а Брайан Дохерти был обращен к ветровому и сидел впереди. Руль и рукоятки управления вдавливались в его спину. Коленки Брайана упирались в колени Харри. Светло не было — в кабину проникали лишь отсветы от фар, просачивающиеся через плексиглас, полнейший мрак начинался совсем рядом, и потому и без того крошечное пространство казалось еще теснее, чем было на самом деле.

Харри спросил:

— Как ты?

— Как в пекле.

— Да ты там и побывал. Совсем недавно. Правда, недолго.

— Руки и ноги — как деревянные. Не то чтобы они ничего не чувствуют. Нет, наоборот, как будто понавтыкали невесть сколько длиннющих иголок. — В голосе Брайана слышалось страдание.

— Обморозился?

— Мы еще не глядели на ноги. Но я их чувствую почти так же, как руки. А руки вроде бы целы. И вообще, кажется мне, цел я. Только вот... — Он задохнулся болью, лицо перекосилось. — Ох, Иисусе, до чего же паскудно.

Открыв свой термос, Харри спросил:

— Может, супа?

— Нет, спасибо. Рита закачала в меня больше литра. Еще капля, и я лопну. — Он потер ладони друг о друга, явно пытаясь облегчить особенно острый приступ боли. — Кстати, я по уши втрескался в твою жену.

— Ты не одинок.

— И мне надо поблагодарить тебя. Ты же пошел меня искать. И спас мне жизнь, Харри.

— Еще один день, еще один подвиг, — не стал спорить Харри. Потом набрал полный рот супа. — А что случилось с тобой там?

— А Рита тебе не сказала?

— Она говорила, что ты сам мне все расскажешь.

Брайан замялся. Глаза только блестели в полумраке. Потом, наконец, сказал:

— Кто-то долбанул меня сзади.

Харри чуть не подавился супом.

— Что ты говоришь? Тебя что, с ног сбили?

— Ударили меня сзади по голове.

— Да быть того не может.

— Могу шишки показать.

— Покажи.

Брайан подался вперед, чтобы голова стала пониже.

Харри снял перчатки и ощупал голову парня. Две здоровенные шишки обнаруживались без труда, и на ощупь, и даже на вид, одна больше другой, обе — на затылке, одна чуть левее второй.

— Сотрясение мозга?

— Да вроде симптомов нет.

— А головная боль?

— Ох, верно, болит.

— В глазах не двоится?

— Нет.

— А не плывет ли все перед глазами?

— Нет.

— А язык не заплетается?

— Нет.

— А может, ты в обморок свалился? А?

— Я более чем уверен, что ничего такого не было, — сказал Брайан, приподнимаясь, чтобы опять сесть прямо.

— На тебя мог свалиться обломок льда сверху. А если ты упал в обморок, то ты должен был здорово удариться головой. Особенно если упал на выступ.

— Я отчетливо помню удар сзади. — Его голос звенел убежденностью в собственной правоте. — Стукнули меня дважды. Первый удар был не особенно сильный. Капюшон смягчил его. Но я поскользнулся, запнулся и, пытаясь не упасть, не успел обернуться — и тут он долбанул меня по новой. Только искры в глазах засверкали.

— А потом уж он тебя оттащил подальше, чтобы не увидали?

— Наверно. Раз никто из вас ничего не заметил.

— Черт. Не очень-то смахивает на правду.

— Ветер какой ревел? А снег? Столько его с неба летело, что я уже в двух метрах от себя ничего не видел. У него была замечательная крыша — какого еще прикрытия желать?

— Ты понимаешь, что говоришь? Ты утверждаешь, что некто покушался на твою жизнь.

— Так оно и есть.

— Но если это и в самом деле так, то чего ради он поволок тебя за валун, где нет ветра? Оставь он тебя на открытом месте, ты бы за пятнадцать минут замерз до смерти.

— Может, он думал, что убил меня. И знаешь, он и в самом деле бросил меня на открытом месте. Это я сам, ну, когда вы все уехали, я еще пытался идти. Меня трясло, рвало, колотило. Но я еще сумел отыскать укрытие от ветра. А дальше уж ничего не помню.

— Убийство...

— Оно.

Харри не хотел верить этому. И так уже голова трещала от всего, что на нее свалилось. Еще одна забота — да сил никаких на нее нет.

— Все это произошло как раз тогда, когда мы готовились сняться с третьей площадки. — Брайан замолчал, пережидая боль. — Мои ноги. Господи, прямо горячие иголки, раскаленные иголки, вскипяченные в кислоте. — Его коленки сильнее уперлись в колени Харри, но через минуту или что-то около того он понемногу расслабился. Малый — крутой, ничего не скажешь. Оклемался, и продолжал, как будто паузы в его речах и не было. — Я как раз грузил кое-какое оборудование на саночный прицеп. Тот, что стоял последним в ряду. Все были заняты. И тут ветер подул со всей силы, я еле на ногах устоял. Да еще снегу