падал. Так что в случае Барти ни о каком шестом чувстве речи быть не могло.
Если кто-то и находился с ним в коридоре, то определённо не Ангел: он слышал, как девочка болтала в комнате на разные голоса. Дядя Джейкоб никогда не стал бы его так разыгрывать, а больше в доме никого не было.
Тем не менее он отошёл от стены и, раскинув руки, повернулся, ощупывая окутывавшую его темноту. Ничего. И никого.
Выбросив из головы мысли о привидениях, Барти продолжил путь к лестнице. Но когда протянул руку к балясине перил, услышал, как за спиной едва скрипнула половица-маркер.
Повернулся, мигнул пластмассовыми глазами, сказал:
— Привет!
Ему не ответили.
В домах всегда слышались усадочные шумы. В том числе и по этой причине он не полагался на звуки в своих странствиях в темноте. Причиной звука, возникшего, как он думал, от давления ноги на половицу, могла стать усадка дома, связанная с изменением наружной температуры или временем.
— Привет! — вновь вырвалось у него, но опять ему никто не ответил.
Убеждённый, что это проделки дома, Барти спустился вниз, к холлу и коридору первого этажа.
Проходя мимо арки, ведущей в гостиную, сказал:
— Берегись приливной волны, дядя Джейкоб.
Захваченный рукотворными катастрофами, полностью растворившись на страницах книги, отгородившись от мира переплётом, дядя Джейкоб не ответил.
Барти зашагал на кухню, думая о докторе Джекиле и отвратительном мистере Хайде.
Глава 81
Держась левой рукой за перила, правой крепко сжимая нож, Том Ванадий осторожно, но быстро поднялся на второй этаж, дважды оглянувшись, чтобы убедиться, что Каин не пристроился у него за спиной.
По коридору, в свою комнату. Быстро, пригнувшись, сразу отметив, что дверь стенного шкафа чуть приоткрыта.
Бросок к ночному столику. Ванадий ожидал, что револьвер исчез из ящика. Но нет, лежал на месте. Заряженный.
Он бросил нож на пол и схватил револьвер.
Покинув семинарию более тридцати лет тому назад, пройдя через многие испытания, Том Ванадий принял решение убить человека. Даже имея шанс обезоружить Каина, имея возможность только ранить его, он тем не менее решил выстрелить ему в голову или сердце, выступить в роли присяжных и палача, выступить в роли бога и оставить последнему судить его запятнанную душу.
Он промчался по комнатам второго этажа. Заглянул во все чуланы и стенные шкафы, за громоздкую мебель, за портьеры. В ванные. Никаких следов Каина.
Метнулся к лестнице, вниз, на первый этаж, быстро, беззвучно, задерживая своё дыхание, прислушиваясь к возможному дыханию другого человека, к лёгким шагам туфель на каучуковой подошве, хотя его не удивил бы стук копыт и запах серы.
Наконец он вернулся на кухню, замкнув круг, от сверкающего на столе четвертака к тому же четвертаку. Никаких следов Каина.
Возможно, два месяца копящегося раздражения сыграли свою роль: нервы, как натянутые струны, разыгравшееся воображение, предчувствие того, чего и быть не может.
Он мог бы обозвать себя дураком, если бы не опыт личного общения с Каином. Возможно, это ложная тревога, но, зная повадки и способности своего врага, не так уж вредно время от времени устраивать себе хорошую встряску.
Положив револьвер на газету, Том плюхнулся на стул. Взялся за кружку с кофе. Обыск дома он провёл с такой быстротой, что кофе практически не успел остыть.
Держа кружку в правой руке, левой Том взял четвертак, погонял по пальцам. Всё-таки четвертак Пола. Паниковал он зря.
С кошачьей грацией Младший неслышно подкрался к двери в комнату Барти, привалился к дверному косяку.
Девочка, сидевшая на диване у окна, похоже, не заметила его появления. Она сидела боком к нему, спиной к стене, подняв колени, и что-то рисовала цветными карандашами в альбоме.
За большим окном чернели ветви огромного дуба, листочки чуть подрагивали, словно природа трепетала в предчувствии ужаса, который мог сотворить Каин Младший.
И действительно, вид дерева подсказал ему отличную идею. Застрелив девчонку, он распахнёт окно и зашвырнёт тело на дуб. Пусть Целестина найдёт дочь там, распятую на ветвях.
Его дочь, его беда, его бремя, внучка наводящего прыщи колдуна-баптиста…
После того, как хирург вскрыл пятьдесят три фурункула и вырезал центральную массу некротизированной ткани из тридцати одного наиболее трудноизлечимого (пациенту пришлось обрить голову, потому что двенадцать «расцвели» на волосяной поверхности), после трёх дней госпитализации, с тем чтобы исключить стафилококковую инфекцию, после того, как он вернулся в мир, лысый, словно бильярдный шар, с лицом, обезображенным шрамами, Младший заглянул в библиотеку Рено, чтобы войти в курс событий.
Убийство преподобного Уайта всколыхнуло всю страну, особенно подробно освещали ход расследования газеты Западного побережья. Подчёркивалась расистская мотивация преступления. Указывалось, что убийца не только застрелил преподобного, но и сжёг его дом.
Полиция назвала Младшего в качестве главного подозреваемого, и практически все газеты поместили его фотографии. Его характеризовали как «красавчика», «очаровашку», «мужчину с внешностью кинозвезды». Репортёры написали, что его хорошо знали в среде художников-авангардистов. Он чуть не запрыгал от радости, прочитав в одной из статей, что Склент отозвался о нём как о «харизматической фигуре, глубоком мыслителе, человеке с тонким художественным вкусом… таком умном, что он мог остаться безнаказанным после убийства с той же лёгкостью, с какой другому удаётся избежать штрафа за неправильную парковку». «Такие люди, как он, — подчеркнул Склент, — подтверждают правильность моего видения мира, отражением которого и являются мои полотна».
Младшему польстила такая оценка, но широкое распространение его фотографий стало слишком высокой ценой даже за признание значимости его вклада в искусство. К счастью, с лысым черепом и испещрённым шрамами лицом он более ничем не напоминал Еноха Каина, которого разыскивала полиция. Последняя, кстати, полагала, что бинты на лице, в которых он ворвался в дом преподобного, служили пусть экзотической, но маской. Один психиатр даже указал, что эти бинты свидетельствовали о чувстве вины и стыда, которые он испытывал на подсознательном уровне. Спорить с ним Младший не собирался.
Он уже понимал, что 1968 год, год Обезьяны по китайскому календарю, для него будет годом Пластической Хирургии. Ему предстояли дорогие операции, призванные возвратить лицу и гладкость, и цвет, которые так влекли к нему женщин. Требовались и операции по изменению черт. Над этим предстояло крепко подумать. Он не хотел менять совершенство на анонимность. А значит, следовало заранее принять все меры к тому, чтобы и после операций сохранить неотразимость, поражавшую женщин в самое сердце.
Из газет следовало, что полиция обвиняла его в убийствах Наоми, Виктории Бресслер и Недди Гнатика (копы связали Недди с Целестиной). В список его преступлений вошли также покушение на убийство доктора Уолтера Липскомба (должно быть, так звали Долговязого), покушение на убийство Грейс Уайт, нападение с покушением на убийство на Целестину Уайт и её дочь Ангел и нападение на Ленору Кикмул (её «Понтиак» он
