меня не спрашивать. Сейчас я готов сказать только то, что скажу. А все остальное мы тоже обсудим в Брайт-Бич.

Целестина промолчала.

И Том, естественно, истолковал её молчание как согласие.

— Твой отец ушёл отсюда, ушёл навсегда, но он живёт в других мирах. И моё утверждение основано не только на вере. Если бы Альберт Эйнштейн был жив и сейчас стоял рядом, он бы подтвердил, что это правда. Твой отец с тобой во многих местах, как и Фими. Во многих местах она не умерла при родах. В некоторых её не насиловали, не корёжили её жизнь. Но в этих местах, ирония судьбы, иначе не скажешь, не существует Ангел… а Ангел — чудо и дар божий. — Он перевёл взгляд с ночного города на Целестину. — Поэтому, когда ты лежишь в постели, не в силах уснуть от горя, не думай о том, что потеряла отца и Фими. Думай о том, что у тебя есть в этом мире и нет в других… об Ангел. Кем бы ни был бог, католиком, баптистом, иудеем, мусульманином или квантовой механикой, он даёт нам компенсацию за нашу боль, компенсацию, которую мы получаем прямо здесь, в этом мире, а не в параллельных или в последующем. Мы всегда получаем компенсацию за боль… если признаем её, когда видим.

Её глаза, чёрные озёра, горели желанием услышать продолжение, но она уважала заключённое соглашение.

— Я поняла вас только наполовину и даже не знаю, меньшая она или большая, но у меня такое ощущение, что вашими устами глаголет истина. Спасибо вам. Я подумаю об этом ночью, если не смогу уснуть. — Она придвинулась к нему, поцеловала в щеку. — Кто вы, Том Ванадий?

Он улыбнулся, пожал плечами:

— Раньше я спасал людей. Теперь охочусь на них. Во всяком случае, на одного.

Они прибыли в Брайт-Бич во вторник, когда голубизна неба уже потемнела, а морские чайки разлетелись по тихим бухтам, готовясь к ночи. Из Сан-Франциско на самолёте местной авиалинии долетели до аэропорта округа Орандж, взяли напрокат автомобиль и покатили на юг.

Первым делом Пол Дамаск привёз Грейс, Целестину и Ангел в дом Агнес Лампион.

— Прежде чем мы поедем ко мне, я хочу познакомить вас с одним человеком. Я знаю, она нас не ждёт, но уверен, что дверь перед нами не захлопнется.

С мучной отметиной на щеке, вытирая руки посудным полотенцем в красно-белую клетку, Агнес открыла дверь, увидела автомобиль на подъездной дорожке.

— Пол! — воскликнула она. — Ты не пришёл, а приехал?

— Не мог донести трёх дам, — ответил он. — Они, конечно, миниатюрные, но всё-таки весят больше рюкзака.

Они перезнакомились по пути с крыльца до прихожей.

— Пойдёмте на кухню, — предложила Агнес. — Я пеку пироги. Ароматы, наполнявшие воздух, отбили бы охоту поститься у самого стойкого монаха.

— Чем это так вкусно пахнет? — спросила Грейс.

— Пирогами с грушей, изюмом и грецкими орехами, — ответила Грейс. — С шоколадной глазурью.

— Да тут прямо-таки кондитерский цех! — воскликнула Целестина.

На кухне Барти сидел за столом, и у Пола защемило сердце, когда он увидел белые повязки, закрывавшие глаза мальчика.

— Ты, должно быть, Барти, — сказала Грейс. — Я все о тебе знаю.

— Садитесь, садитесь, — Агнес указала на стулья вокруг стола. — Кофе я могу предложить прямо сейчас, а пироги чуть позже.

Целестина не сразу отреагировала на имя. Но потом до неё дошло.

— Барти? Уменьшительное от… Бартоломью?

— Так точно, — кивнул Барти. Целестина повернулась к матери:

— Что значит — ты все о нём знаешь?

— Пол рассказал в тот вечер, когда пришёл к нам. Об Агнес… и о том, что случилось с Барти. И о своей ушедшей жене, Перри. У меня такое ощущение, что я давно уже живу в Брайт-Бич.

— Тогда у вас перед нами большая фора, и вы должны рассказать нам о себе, — улыбнулась Агнес. — Я поставлю кофе… если только вы не хотите мне помочь.

Грейс и Целестина тут же включились в работу, помогая Агнес не только с кофе, но и с пирогами.

Вокруг стола стояли шесть стульев с высокими спинками, по одному на каждого, но на своих остались только Барти и Пол.

Ангел, знакомясь с необычной обстановкой, периодически возвращалась к стулу, чтобы глотнуть яблочного сока и сообщить о своих открытиях:

— У них на полках жёлтая бумага. Они хранят картошку в кладовке. В холодильнике у них четыре сорта солёных огурцов. У них тостер в носке с вышитыми на нём птичками.

— Это не носок, — объяснил Барти. — Стёганый чехол.

— Что? — переспросила Ангел.

— Чехол для тостера.

— А почему на нём птички? Птички любят тосты?

— Конечно, любят, — ответил Барти. — Но я думаю, Мария вышила птичек для красоты.

— У вас есть коза?

— Я надеюсь, что нет.

— И я тоже, — с тем Ангел и отправилась навстречу новым открытиям.

Очень скоро Агнес, Целестина и Грейс работали как одна команда. Пол не раз замечал, что большинство женщин буквально с первого момента составляют впечатление о себе подобных и, если отрицательных эмоций не возникает, удивительно быстро находят общий язык. То же случилось и с Агнес, Целестиной и Грейс. Не прошло и получаса, как женщины вели себя так, словно были одного возраста и не разлучались с самого детства. Наверное, впервые после убийства преподобного Грейс и Целестина хоть немного отвлеклись от своего горя, с головой уйдя в готовку.

— Здорово. — Барти, похоже, прочитал мысли Пола.

— Да, — согласился тот. — Здорово.

Закрыл глаза, чтобы представить себе, как воспринимает кухню Барти. Запахи, мелодичное позвякиванье ложек, стук сковородок, звуки льющейся воды, жар от духовок, женские голоса. Отметил, что при закрытых глазах обостряются другие чувства.

— Очень здорово, — повторил Пол, но глаза открыл. Ангел вернулась к столу, чтобы выпить сока и сообщить:

— У них форма для пирожных в виде распятия.

— Мария привезла её из Мексики, — пояснил Барти. — Она подумала, что это забавно. Я с ней согласен. Это милая шутка. Мама говорит, что это не богохульство. Во-первых, те, кто делал эти формы, не стремился оскорбить господа, а во-вторых, Христос хочет, чтобы люди ели пирожные. И потом, эта форма напоминает нам, кого мы должны благодарить за все хорошее, что у нас есть.

— У тебя мудрая мама, — кивнул Пол.

— Мудрее всех сов этого мира, — согласился мальчик.

— Почему ты носишь чехлы на глазах? — спросила Ангел. Барти рассмеялся:

— Это не чехлы.

— Но это же не носки.

— Это повязки, — объяснил Барти. — Я слепой. Ангел подозрительно всмотрелась в повязки:

— Правда?

— Я слеп уже пятнадцать дней.

— Почему?

Барти пожал плечами: