— Я оказался у него на пути.

— А почему ты оказался у него на пути?

— Потому что переходил улицу, не посмотрев по сторонам.

— Мне не разрешают переходить улицу одной.

— Теперь ты понимаешь почему?

— Ты грустный?

— С чего мне быть грустным?

— Потому что у тебя продавленное лицо?

— Господи, — выдохнула Целестина.

— Все нормально, — заверил её Том и добавил, уже обращаясь к Ангел: — Нет, я не грустный. И знаешь почему?

— Почему?

— Видишь? — он поставил перед ней перечницу, а солонку спрятал в руке.

— Это перечница.

— Но давай представим себе, что это я, хорошо? Вот я схожу с тротуара, не посмотрев сначала налево, а потом направо…

Он двинул перечницу по скатерти, покачивая из стороны в сторону, словно демонстрируя собственную беззаботность при переходе улицы.

— …и бах! Носорог сшибает меня с ног и бежит дальше, даже не извинившись…

Он положил пепельницу на скатерть, а потом со стоном вновь поднял.

— …и на тротуаре я оказался в порванной одежде и с таким вот лицом.

— Тебе следовало подать в суд.

— Следовало, — согласился Ванадий, — но дело в том… — Ловким движением руки он поставил рядом с перечницей солонку. — Это тоже я.

— Нет, вот ты, — Ангел указала на перечницу.

— Видишь ли, есть одна забавная особенность во всех тех случаях, когда мы принимаем важные решения. Если мы делаем неправильный выбор, если мы действительно поступаем неправильно, нам даётся шанс и дальше идти по правильному пути. В тот самый момент, когда по глупости я ступил на мостовую, не оглядевшись, я создал новый мир, где я посмотрел и направо, и налево и вовремя увидел приближающегося носорога. Так что…

Держа в одной руке перечницу, а в другой солонку, Том двинул их по скатерти параллельно друг другу.

— …хотя этот Том живёт с потоптанным носорогом лицом, у второго Тома, в его собственном мире, лицо самое обычное. Может, и некрасивое, но обычное.

Наклонившись, чтобы повнимательнее разглядеть солонку, Ангел спросила:

— И где же его мир?

— Прямо здесь, вместе с нашим. Но мы не можем его видеть.

Ангел оглядела комнату.

— Он невидимый, как чеширский кот?

— Весь его мир такой же реальный, как наш, но мы не можем его увидеть, а люди в его мире не могут увидеть наш. Здесь, в этом самом месте, миллионы и миллионы миров, но они невидимы друг для друга. И мы получаем шанс за шансом поступать правильно и служить добру.

Такие люди, как Енох Каин, разумеется, выбирали не между правильным и неправильным, а между двух зол. И один за другим создавали для себя миры отчаяния. А для других — миры боли.

— Теперь ты понимаешь, почему я не грустный?

Ангел вскинула глаза на лицо Тома, какое-то время изучала его шрамы, потом ответила:

— Нет.

— Я не грустный, потому что, пусть в этом мире у меня такое лицо, знаю главное: есть другой я, более того, есть множество Томов Ванадиев, у которых лицо совершенно нормальное. И там у меня все хорошо.

Девочка долго обдумывала его слова.

— Мне бы было грустно. Ты любишь собак?

— Кто же не любит собак?

— Я хочу щенка. У тебя был щенок?

— В детстве.

Сидевшая на диване Целестина наконец-то собралась с духом и набрала номер телефона родителей в Спрюс-Хиллз.

— Ты думаешь, собаки могут говорить? — спросила Ангел.

— Скажу тебе честно, — признался Том, — я как-то об этом не задумывался.

— Я видела, как лошадь говорила в телевизоре.

— Ну, если лошадь может говорить, почему такое не под силу собаке?

— Я тоже так думаю.

На другом конце провода сняли трубку, и Целестина сказала:

— Привет, мама, это я.

— А как насчёт кошек? — спросила Ангел.

— Мама? — повторила Целестина.

— Если собаки могут говорить, почему не кошки?

— Мама, что у вас происходит? — В голосе Целестины послышались тревожные нотки.

— И я так думаю.

Том отодвинул стул, встал, направился к Целестине. Та вскочила с дивана.

— Мама, где ты?

Повернулась к Тому, её лицо побледнело как полотно.

— Я хочу говорящую собаку, — сказала Ангел.

— Выстрелы, — выдохнула Целестина подошедшему Тому. — Пистолетные выстрелы. — Держа трубку в одной руке, второй она дёрнула себя за волосы, словно, причинив боль, могла отогнать этот кошмар. — Он в Орегоне.

Неподражаемый мистер Каин. Король сюрпризов. Мастер невероятного.

— Фурункулы.

В украденном чёрном «Додж Чарджер 440 Магнам» Каин Младший вырвался из Спрюс-Хиллз, держа курс на Юджин по извилистым дорогам южной части Орегона, сторонясь автомагистрали № 5, где полиция отличалась особой бдительностью.

— Точнее, карбункулы.

По пути радостный смех Младший чередовал воплями боли. Колдун-баптист умер, вместе с его смертью ушло и наложенное им заклятье. Но Младшему ещё предстояло побороть свалившуюся на него напасть.

— Фурункул — это воспалившийся, заполненный гноем волосяной мешочек или пора.

На улице, в полумиле от аэропорта Юджина, Младший просидел в припаркованном «Додже» ровно столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы размотать бинты и салфетками стереть с лица едкую и бесполезную мазь, приобретённую в аптеке. И хотя к лицу он прикасался так нежно, что не потревожил бы этими прикосновениями поверхность стоячей воды, от боли едва не терял сознание. В зеркале заднего обзора увидел россыпь отвратительных, огромных красных прыщей с поблёскивающими жёлтыми головками и действительно на минуту-другую лишился чувств. Ему вдруг привиделось, что он — нелепое, неправильно понятое существо, за которым грозовой ночью гонится толпа злобных крестьян с факелами и вилами, но пульсирующая боль тут же прогнала это видение.