Целестина покачала головой:

— Нет. Не её отец. Её отец — ты. А он всего лишь сукин сын, который изнасиловал Фими.

— Они его взяли?

— Я чуть не застрелила подонка. Из его же пистолета. Уолли вопросительно изогнул бровь.

— И я ударила его стулом, без синяков он не ушёл.

— Bay.

— Ты не знал, что собрался жениться на амазонке?

— Разумеется, знал.

— Он убрался за минуту до того, как прибыла полиция. И они думают, что он — маньяк, который в своём безумии может вновь попытаться напасть на меня и Ангел, если они не смогут быстро его найти.

— Я с ними согласен, — в голосе Уолли слышалась озабоченность.

— Они не хотят, чтобы я возвращалась в квартиру.

— Послушайся их.

— И они волнуются из-за того, что я нахожусь в больнице Святой Марии, потому что он может попытаться добраться до меня здесь.

— Со мной всё будет в порядке. Здесь у меня много друзей.

— Я готова спорить, что завтра тебя переведут из палаты интенсивной терапии. У тебя будет телефон, и я тебе позвоню. И приду, как только смогу.

Он нашёл в себе силы пожать ей руку.

— Будь осторожна. И береги Ангел. Целестина снова поцеловала его.

— Две недели, — напомнила она. Он печально улыбнулся:

— К свадьбе я, возможно, и буду готов, но не к медовому месяцу.

— Медовый месяц у нас продлится до конца жизни.

К дому преподобного Уайта Пол Дамаск добрался в пятницу, 12 января, уже под вечер, как обычно, пешком.

Холодный ветер завывал, словно голодный зверь, кружась и кружась внутри бронзового колокола церкви, стряхивал засохшие иголки с елей, дул Полу в лицо, так и норовя сбить с пути. За много миль до Спрюс-Хиллз, между городами Брукинг и Пистол-Ривер, Пол дал себе слово никогда больше в это время года не заходить так далеко на север, пусть все путеводители и утверждали, что на побережье Орегона зимой температура воздуха остаётся достаточно высокой.

Грейс и Гаррисон Уайт радушно встретили путника, пусть видели его впервые в жизни и прибыл он без приглашения. На пороге, возвысив голос, чтобы перекричать вой ветра, он выпалил цель своего визита, словно боялся, что иначе они захлопнут дверь перед его носом: «Я пришёл сюда из Брайт-Бич, штат Калифорния, чтобы рассказать вам об удивительной женщине, чья жизнь будет эхом отражаться в бесчисленных жизнях других и после того, как покинет она этот мир. Её муж умер в ночь рождения их сына, но успел назвать сына Бартоломью, потому что ваша проповедь «Этот знаменательный день» произвела на него неизгладимое впечатление. Теперь мальчик ослеп, и я надеюсь, что вы сможете и захотите хоть как-то утешить его мать».

Уайты, конечно же, не отпрянули от него, приняв за сумасшедшего, не захлопнули перед ним дверь. Наоборот, пригласили в дом, потом к обеденному столу, а позже предложили провести ночь в комнате для гостей.

Ему и раньше приходилось встречать таких добрых, отзывчивых людей, и их действительно заинтересовал его рассказ. Он не удивился тому, что Агнес Лампион очаровала их, по-другому просто быть не могло. Но ничуть не меньше их увлекла и его, Пола, собственная история. Может, из вежливости, но, безусловно, и с любопытством они выспрашивали у Пола подробности его длинных пеших походов, просили описать места, где он бывал, рассказать о жизни с Перри.

И в ночь с пятницы на субботу, впервые с того момента, как Пол вернулся из аптеки и увидел стоящих в скорбном молчании у кровати Перри Джошуа Нанна и фельдшера, он спал глубоко и крепко. Ему не снилось, что он бредёт по бесплодным землям, вроде солончаковых пустынь и засыпанных снегом ледяных полей, и утром проснулся, отдохнув телом, разумом и душой.

Гаррисон и Грейс принимали его с распростёртыми объятиями, несмотря на то что их близкий друг и прихожанин умер в четверг и в субботу предстояло проводить его в последний путь.

— Вы посланы нам небесами, — заверила его Грейс за завтраком в субботу утром. — Своими рассказами вы ободрили нас в тот самый момент, когда мы особенно в этом нуждались.

Похороны намечались на два часа, а потом родственники и друзья усопшего собирались прийти в дом преподобного на поминки, чтобы вместе преломить хлеб и разделить друг с другом воспоминания об ушедшем, близком им человеке.

В субботу утром Пол помогал Грейс готовить еду и переносил из кухни в столовую тарелки, столовые приборы, стаканы.

В двадцать минут двенадцатого он был на кухне, ровным слоем размазывал по большому коржу шоколадную пасту. Преподобный проделывал то же самое с другим коржом, только с кокосовой начинкой. Грейс собиралась печь большой слоёный торт.

Она как раз домыла посуду и, вытирая руки, контролировала действия мужчин, когда зазвонил телефон. Сняла трубку, сказала: «Алло» — и в этот момент фасад дома взорвался.

Грохнуло, как от разрыва бомбы. Тряхнуло пол, задрожали стены, заскрипели потолочные балки, словно полчища летучих мышей одновременно снялись с насиженных мест.

Грейс выронила телефонную трубку. Лопаточка, которой Гаррисон размазывал кокосовую начинку, выскользнула из его рук.

Сквозь звон бьющегося стекла, треск ломающегося дерева, грохот падающей штукатурки Пол уловил рёв двигателя, вой клаксона и предположил, что могло произойти. Какой-то пьяный или неумелый водитель врезался на автомобиле в дом священника.

Должно быть, Гаррисон также пришёл к этому выводу.

— Наверное, кому-то сильно досталось, — сказал он и поспешил из кухни. Пол последовал за ним.

Переднюю стену гостиной, с огромным панорамным окном, срезало, как ножом. В гостиную рекой вливался солнечный свет. Кусты, вырванные с корнем, метили тропу разрушения. В центре комнаты, проломившись сквозь диван и разметав другую мебель, стоял разбитый красный «Понтиак». Ветровое стекло разлетелось вдребезги, клубы пара поднимались из-под покорёженного капота.

Хотя Пол и Гаррисон правильно угадали причину взрыва, оба остолбенели, увидев масштаб разрушений. Они-то думали, что автомобиль просто ткнулся в стену, и никак не ожидали, что он буквально снёс её и вкатился в гостиную. Пол безуспешно пытался прикинуть, с какой же скоростью должен был мчаться автомобиль, чтобы проломить такую преграду, и сколько выпил водитель перед тем, как сесть за руль.

Дверца со стороны водительского сиденья распахнулась, отшвырнув в сторону перевёрнутый чайный столик, из «Понтиака» выбрался мужчина.

Прежде всего им в глаза бросилось его лицо. Вернее, то, что осталось от лица. Голову он обмотал белыми бинтами, став похожим на Клода Рейнса из «Человека-невидимки» или Хэмфри Богарта из того фильма, где сбежавший преступник делает себе пластическую операцию, чтобы сбить со следа полицию и начать новую жизнь, назвавшись Лореном Баколлом. Над бинтами топорщились светлые волосы. Из-под бинтов виднелись только глаза, ноздри и губы.

На этом сюрпризы не закончились: в руке мужчина держал пистолет.

Перевязанное лицо открыло в преподобном все шлюзы сострадания, поэтому он тут же вышел из шока и устремился к бедняге… прежде чем понял, что в руке тот держит оружие.

Для водителя, только что лобовым ударом снёсшего стену дома, человек с перевязанным лицом