волейболу. Откуда Зина Мелейко тогда по восемьдесят восьмой в тюрьму загремела? С пятого курса университета, с филосовского факультета! А ведь они все - кто из Пскова, кто из-под Вологды, кто из Череповца… Самые ушлые через несколько лет уже и с квартирами, и с машинами, и «капусты» навалом. Приступом города берут!
Подняла стакан, посмотрела на свет и сделала еще один глоток.
- И причем, у них все вокруг схвачено! Со всеми - васьвась… Сами молотят - будь здоров, и другим жить дают. Платят, платят… У хорошей валютной проститутки от пятидесяти до двухсот рублей в лень одних накладных расходов! Конечно, зависит от того, сколько она будет иметь в этот день… Вокруг них столько сволочи кормится!.. По себе знаю.
Попробовала тесто на вкус - пресное, спасу нет! Поискала соль - пустая банка…
- О, черт! Неужели соли опять нет?! Голова с дыркой! Вторую неделю соль забываю купить, представляешь? Кошмар какой-то!..
Я вытерла руки, сняла фартук и повернулась к аудитории:
- Все, Фрося. Извини: пошла на промысел. Потом доскажу…
И Фрося, моя ежедневная и единственная слушательница, завиляла хвостом.
Напротив нашего дома стоит его брат-близнец. Только в зеркальном отражении. Одна фирма - один проект стандартного благополучия.
Я выскочила за свою калитку, перебежала дорогу и крикнула женщине, поливавшей розы под окнами первого этажа:
- Фру Хельстрем! Фру Хельстрем!.. У меня к вам маленькая просьба…
Моя соседка, фру Хельстрем, тут же перекрыла воду в шланге и улыбнулась мне самым приветливым образом:
- Пожалуйста, фру Ларссон, что угодно. С удовольствием!..
Потом с работы приехал Эдик, и я кормила его в столовой разными разностями и его любимыми пирожками с капустой. Сама я почти не ела, только прихлебывала сильно разбавленный тоником джин.
- Чудесные пирожки! - Сказал Эдик. - Кажется, я становлюсь начальником отдела.
- Ура! - я торжественно приподняла свой слабенький дринк. - Я так за тебя рада!..
- Это в равной степени касается и тебя. Я получу довольно ощутимую прибавку, и мы, наконец, сможем…
- Купить тур в Советский Союз! - обрадовалась я.
- Можно. Хотя я бы сделал лучше внеочередной взнос за дом. Это будет практичнее, если смотреть в будущее.
- Но мы и так уже полтора года оттягиваем поездку в Ленинград. - Я расстроилась и маханула чуть ли не полстакана.
- Ты неисправима, - огорчился Эдик. - Если в прошлом году тебе не захотелось бы иметь свою машину - мы бы поехали в Россию. Пожалуйста, не пей больше.
- Я - пью?! Это называется «пить»? Я сижу и прихлебываю почти чистый тоник! На, попробуй!..
- Спасибо, я не хочу. Спасибо, я же сказал тебе… Я тебе верю. Не нервничай. И еще. У меня к тебе маленькая просьба: родная моя, не бери больше соль у фру Хельстрем. И вообще, не проси у нее ничего. И ни у кого. Никогда. Я тебе уже несколько раз говорил - у нас это не принято. Наши проблемы - это наши проблемы, и никто не обязан…
- Ах, сука! - возмутилась я.
- Я еще не закончил, - твердо сказал Эдик, и я на секунду заткнулась. - Твоя очаровательная, чисто русская непосредственность здесь может быть неверно понята.
Я залпом допила стакан, стукнула им по столу и автоматически перешла на наш великий и могучий:
- Но я же попросила у этой стервы всего лишь щепотку соли, едрена мать!!! Совесть у нее есть?!
- Каждый народ имеет свои национальные особенности, - тоже по-русски мягко попытался сказать Эдик, но меня уже было не остановить. А может быть, я была слегка поддавши…
- Вот это верно! Вот это верно!.. Мать вашу с вашими национальными особенностями!.. В Ленинграде мне и в голову бы не пришло - удобно или неудобно попросить у соседки щепотку соли или кусок хлеба! Или перехватить пятерку до получки!.. В гробу и в белых тапочках я имела в виду такие национальные особенности, когда все вокруг улыбаются, а сами прикидывают - куда бы пнуть побольнее!
- Не сердись, моя дорогая, - тихо сказал Эдик и убрал со стола бутылку с джином. - Не расстраивайся.
Ночью в спальне мы лежали каждый под своим одеялом. Эдик читал. Я смотрела в потолок. Рядом со мной посапывала Фрося.
Потом Эдик отложил газету и выключил свет у себя над головой.
- Что тебе сказал доктор? - спросил он.
- Сказал, что у меня, как ему кажется, все в порядке. И хотел посмотреть тебя…
- Вот как? Странно…
- Ничего странного, - я тоже выключила свой свет. - Когда муж и жена хотят иметь детей и у них что- то не ладится - проверять нужно обоих.
- Ну, хорошо, хорошо, - примирительно прошептал он и попытался меня обнять.
Угрожающе зарычала на него маленькая Фрося.
- Ты не могла бы выставить Фросю за дверь? - спросил Эдик.
- Не надо, Эдинька… У меня был сегодня очень тяжелый день, -сказала я и прижала к себе Фросю.
Эдик молча встал, собрал свою постель и ушел спать в кабинет.
Мы с Фросей поцеловались и заснули…
В воскресенье у нас на участке перед домом было все, как в заграничном фильме: стояли машины приехавших к нам гостей, а их владельцы, с женами и детьми, - все одетые в белые или очень светлые шмотки, - попивали свои аперитивчики. Женщины, сидя в садовых плетеных креслицах, мужчины - стоя, сгруппировавшись возле Эдварда.
Сам же Эдвард в фартуке и перчатках шуровал около большого гриля и жарил куски оленины, переворачивая их на решетке двумя длинными большими вилками.
Еще до приезда гостей я все приготовила - и гриль, и мясо, и специи, и столик с напитками для взрослых, отдельный столик со сладостями для детворы, и, конечно, самовар - гордость любого шведа, побывавшего в России!
Почти всех мужиков я знала еще по двум последним инрыбпромовским выставкам в Ленинграде. С их женами перезнакомилась уже здесь и теперь, на правах хозяйки дома, в поте лица своего вкалывала массовиком-затейником с детворой, которой набралось десятка полтора. От четырех до двенадцати лет.
На нервной почве мне ничего толкового в голову не пришло, и единственное, чем я могла их занять, это самой кретинской игрой в мире - перетягиванием каната! Но как ни странно, это оказалось именно то, что нужно. Мы разделились на две команды - я с малышней на одном конце веревки, старший сын Гюнвальда и еще несколько ребятишек - на другом, и стали перетягивать друг друга, падая и кувыркаясь, вскакивая на ноги и тут же бросаясь в новую схватку…
Я и сама так завелась, что ни черта вокруг себя не видела! Ни того, как за мной нехорошим глазом следил уже сильно поддавший Гюнвальд, ни как кружились мужики вокруг господина Турреля, одного из директоров фирмы, ни как с тревогой смотрела на наши варварские игры беременная четвертым ребенком жена Гюнвальда. Она сидела в плетеном креслице с мороженым в руке, и когда рука уставала, она ставила вазочку с мороженым себе на огромный живот.
- Э-э-эй, ухнем!.. - запевала я, стараясь придать своей команде некий ритм борьбы. - Еще ра-а-зик, еще раз! Э-э-эй, ухнем!
И мои маленькие шведы, ни фига не понимая, яростно вопили русское слово «ухнем!!!» И таскали на
