– Мне понравилась статуэтка. Но когда я узнал, что Леонид Николаевич решил отдать ее Тоне...

– Что значит – отдать? – ворчливо прервал его Изотов. – Статуэтка принадлежала ее матери. Потом, правда, перешла ко мне. И я хотел подарить ее племяннице на свадьбу.

– Когда я все это узнал, то перестал и спрашивать, – подвел черту Костя.

Майе стало немного неловко. Этот парень выглядел ужасно уязвимым после того, как Леонид Николаевич разоблачил его интерес к фарфоровому ангелу. Как будто родители в присутствии чужих людей высмеяли собственного ребенка за то, что он до сих пор спит с плюшевым мишкой.

– Статуэтка на месте? – поинтересовался Сильвестр. – Вы проверяли?

Леонид Николаевич пригладил свои седые космы двумя руками, потом в очередной раз потрогал шишку на голове.

– Дело в том, что когда пришла брюнетка, ангела в квартире не было.

– Вот как?

– Сегодня я брала его с собой, – призналась Тоня. – Он у меня в сумке. Сейчас я вам его покажу.

Она достала пакет, из него – мягкую тряпицу, в которую оказалась завернута небольшая фигурка ангела с тонкими, почти прозрачными крыльями.

– Милая безделица, – одобрил Герман, взвесив ее в руке после того, как Сильвестр со всех сторон эту безделицу осмотрел. – Я на нее раньше внимания не обращал, если и видел. Ты носила в сумке такую хрупкую штуку? – обернулся он к Тоне.

– На счастье, – застеснявшись, призналась та. – Она всегда мне помогала. А сейчас, когда за мной начали бегать по пятам какие-то ужасные личности...

– Так уж и ужасные, – буркнул Леонид Николаевич. Он отнял ангела у шурина, выбрался из кресла и, подойдя к серванту, поставил за стекло. – Кто такой ужасный за тобой бегал?

– Человек с родимым пятном на лице! – торжественно объявила Шура. Поскольку она одна видела преследователя вблизи, ей захотелось похвастаться. Получилось очень торжественно.

– Что-что? – переспросил Леонид Николаевич. – Человек с родимым пятном?

Майя могла бы поклясться, что он переменился в лице. Даже его лысина потеряла яркость, побледнев, как предрассветный месяц. Бросив затравленный взгляд в сторону шурина, он буквально пал в свое кресло, тяжело дыша открытым ртом.

– Какие драматические эффекты, – повел бровями Герман и процитировал: – Человек с родимым пятном на лице! Похоже на историю о пиратах. Помните, мы в детстве такие читали: «За ним следовал одноглазый шкипер на деревянной ноге! Йо-хо-хо, и бутылка рома».

– Раз так, перейдем к вашему приключению, – не обращая внимания на это «йо-хо-хо», сказал Сильвестр, переведя взгляд с Шуры на Костю, а с него на Тоню. – По телефону вы мне рассказали про фотографию.

Тоня достала из сумочки распечатку и подала ему, торопливо объяснив для всех остальных:

– За нами следил мужчина, вернее, двое мужчин. Один шел пешком, а второй страховал его на мотоцикле. Шура вступила с ними в схватку и отняла у одного рубашку. В кармашке оказался фрагмент фотографии женщины, на ней – сережки. Такие же, как у меня, они достались мне от мамы. Верно, дядя Леня? Это мамины сережки? – тревожно спросила она, не спуская глаз с Леонида Николаевича. – Тетя Лида всегда говорила, что мама постоянно их носила. Ты всегда расстраивался, когда видел их на мне, потому что они напоминали тебе о ней.

– Ну да, кажется, – тусклым голосом ответил Изотов, взглянув на фото. – Впрочем, не могу поклясться, что это именно те самые сережки...

Он явно был в замешательстве и снова потрогал шишку на голове.

– Да нет, конечно, те самые, – не согласился Герман, заглянув в распечатку. – Моя сестра Лида говорила, что, когда случилась авария и ребенок попал к нам, она хотела сразу их снять. Моя сестра считала, что негоже маленькой девочке носить золото. Но уши только что прокололи, и серьги некоторое время нельзя было вытаскивать. А потом, когда все зажило, Тоня ни за что не хотела с ними расставаться. И спала в них, и купалась. Я отлично это помню. Лида постоянно жаловалась на это дикое детское упрямство. Она говорила, – он нервно хихикнул, – что серьги можно оторвать только с ушами.

– Я должен знать, как произошла авария, – заявил Сильвестр тоном, не терпящим возражений.

Это был правильный тон, «хирургический». Таким тоном разговаривают, когда в интересах человека собираются вмешаться во что-то очень личное, болезненное.

Леонид Николаевич понял, что ему никуда не деться, и тяжело вздохнул, прежде чем начать.

– Моя сестра Лариса и ее муж Игорь жили в ближнем Подмосковье, в Ильменском. Антонине тогда было чуть больше трех. Лариса была известной балериной, ее знали на Западе... Игорь из семьи дипломатов, отец устроил ему карьеру, а когда умер, оставил большую квартиру в Москве. Но ребята туда редко наезжали, им нравилось в Ильменском – ценили зелень и воздух, говорили, что ребенку это необходимо. У них, конечно, была машина, они ведь постоянно были в разъездах.

Однажды мы с Лидой явились к ним в гости без предупреждения. Мобильных телефонов тогда не было... А мы в тот день поехали за город, гуляли по лесу, устали, и я предложил ненадолго заехать к сестре. Ну, и заехали неудачно. Ребята собирались на пикник. Там была еще одна пара с ребенком, их хорошие друзья.

– Апаренковы, – подсказал Герман, который слушал его, не выказывая никаких признаков печали. В конце концов, не кровное родство, можно позволить себе не играть лицом. Скорбного тона будет вполне достаточно.

Леонид Николаевич кивнул головой в знак согласия и продолжил:

– Прямо перед отъездом малышка Антонина возьми и раскапризничайся, стала кукситься. Лара решила, что дочка заболевает. Ну и попросила нас посидеть с ней, чтобы не отменять выезд на природу. Мы, конечно, не могли отказаться. В общем, они уехали и... Только поздно вечером нам сообщили, что произошла авария, все, кто был в машине, погибли.

– Все пятеро? – уточнил Сильвестр. – Четверо взрослых и ребенок?

– Да, моя сестра с мужем и чета Апаренковых с сыном. Не помню, сколько ему было, кажется, тоже три года.

– А по-моему, это была девочка, – не согласился Герман. – Хотя не уверен.

– Это был мальчик, Сережка, – возразил Леонид Николаевич. – Белобрысый такой ребенок, смешной. – Он горестно вздохнул. – Вот, собственно, и все. Мы с Лидой забрали Антонину к себе, оформили опекунство... Малышка долго не разговаривала, столько было переживаний...

Во время своего монолога Леонид Николаевич только иногда вскидывал глаза на племянницу и сразу начинал часто моргать.

– Ладно, мне все понятно, – остановил его Сильвестр. – А что вы можете сказать по поводу сережек? Как объяснить фотографию в кармане у незнакомца? Уже не первый день он следит за вашей племянницей. Думаю, эта фотография была ему нужна для того, чтобы сличить сережки на фото с теми, которые носит Тоня.

– Понятия не имею, в чем тут дело, – горячо заверил Леонид Николаевич. – Просто какая-то мистика! Невероятное стечение обстоятельств!

Получилось у него слишком театрально, как у самодеятельного актера, возомнившего, что маститый режиссер будет сражен его мастерством наповал.

– А что, Антонина, этот человек с... м-м-м... родимым пятном ничего не говорил? Не объяснял? – спросил он, сдвинув брови.

– Объяснял?! – влезла со своими комментариями невоздержанная Шура. – Когда его застукали, он драпал, как бешеный кролик, на которого насели собаки. Я содрала с него рубашку, так он побежал дальше голый, спрыгнул со второго этажа в опилки. Слишком круто для человека, который хочет что-нибудь объяснить, вам не кажется?

– Шура, ты что, его ловила? – неожиданно выплыл из диванного небытия Потапов. – Наверное, напугала человека до невероятности. Помню, когда ты впервые погналась за мной, я чуть не поседел.

– Не преувеличивай. Я гналась не за тобой, а за мячом, который ты прижимал к животу. Просто ты был в другой команде.

Леонид Николаевич явно не интересовался Шуриными подвигами. Он неотрывно смотрел на свои