другим, вволю наиздевается над ним. – Этот такого случая не упустит… Ну и черт с ним. Все равно скоро всем крышка. Скоро здесь будет такой ад, что живые будут завидовать мертвым. Кто же это в меня стрелял? Неужели русские снайперы уже здесь? Быстро…»

Гарднер не сразу понял, что к нему кто-то обращается, точнее, это не сразу дошло до его угасающего сознания.

– Господин оберштурмбаннфюрер, вы живы?

Гарднер разлепил веки, но ничего не увидел, лишь выдавил из себя:

– Еще – да. Кто здесь?

– Обер-лейтенант Кесслер, командир штурмовой группы… Подождите, я кого-нибудь позову. Вам необходимо сделать перевязку и вынести отсюда…

– Стойте, Кесслер. Не надо никого звать. В машине, на заднем сиденье – саквояж. В нем – всё, что нужно…

Обер-лейтенант открыл заднюю дверь. Кожаный саквояж валялся на полу, видимо, упал при ударе, однако в нем ничего не разбилось: бутылка со спиртом, склянка с йодом были целыми, бинты, вата, жгут, другие медикаменты были здесь же.

– Пуля прошла навылет, господин оберштурмбаннфюрер, в этом вам повезло, но вы потеряли много крови, – определил характер ранения Кесслер, когда, распоров кинжалом китель, добрался до раны. – Сейчас я наложу вам повязку, затем займусь вашей головой. Потерпите немного.

– Куда вы направляетесь? – спросил Гарднер, морщась от боли. Ему было наплевать на очередность действий этого обер-лейтенанта: оберштурмбаннфюрер увидел шанс на спасение.

– Нам в руки попали документы русских… Планшетка с документами… – начал объяснять Кесслер, не прекращая своего занятия – Пока длится это затишье, майор Форст отправил меня с ними к полковнику Клюге… Может, эти документы помогут… Ну вот, с этим все, – сказал обер-лейтенант, закончив с перевязкой раны на плече и поправив пропитанный кровью китель.

Гарднер почувствовал, что острая, рвущая боль стала угасать, уступая место боли тупой, пульсирующей, но ее переносить было уже намного легче. Гарднер облегченно вздохнул, мысли о фатальной неизбежности краха ушли, животный инстинкт самосохранения заработал с новой силой.

– Подайте мне это… – Гарднер кивнул на бутылку со спиртом, и, когда обер-лейтенант исполнил его просьбу, сделал большой глоток прямо из горлышка и с силой выдавил из себя весь воздух в рукав.

Пламя, полыхнувшее внутри, сразу бросило его в жар и отобрало последние силы: слабость была так велика, что Гарднер не мог держать даже бутылку. Он вернул ее обер-лейтенанту и обессилено привалился к колесу.

– Где вы этому научились? – спросил оберштурмбаннфюрер, имея в виду то, как ловко и профессионально Кесслер наложил тугую повязку на рану на плече и теперь так же сноровисто делал перевязку головы. – Вы что, по образованию медик?

– По образованию я радиомеханик. А этому, равно как и стрелять, и убивать коммунистов, меня научила война. Впрочем, думаю, не меня одного… Ну вот и все.

Кесслер закончил перевязку головы, отер с лица раненого тампоном, смоченным тем же спиртом, уже подсыхающую кровь.

– Чем я еще могу вам помочь, господин оберштурмбаннфюрер? Давайте я приведу сюда санитаров, а то с дороги из-за машины вас не видно. Я просто чудом вас заметил, и то… если бы вы не застонали…

– Покажите мне те документы.

Обер-лейтенант достал из планшетки карту, развернул и расстелил ее перед Гарднером; тот, только взглянув на нее, спросил:

– Что-то есть еще?

Кесслер подал кипу листов: приказ о передислокации части, наградные листы, рапорты, донесения.

– Уберите… – Гарднер вновь обессиленно привалился к машине. – Теперь эти документы пригодны только для вашего семейного архива. После войны будете показывать своим детям и внукам.

– Да, если останусь в живых…

– А вы хотите остаться в живых, – эти слова из уст Гарднера прозвучали риторически, как утверждение. Кесслер посмотрел на него непонимающе. – Вот что, обер-лейтенант, слушайте меня внимательно. Слушайте и не перебивайте. Вы спросили меня, можете ли вы мне еще чем-то помочь? Можете. Хотя и так, за то, что вы уже для меня сделали, я вам многим обязан. – Гарднер закрыл глаза и замолчал, чувствовалось, что каждое слово ему дается с трудом: большая потеря крови, сильная слабость к длительным монологам не располагают. – Сейчас у меня нет ни сил, ни времени для того, чтобы что-то объяснять вам или в чем-то вас убеждать. Сейчас я прошу вас просто довериться мне и делать то, что я вам скажу. – Гарднер опять на несколько секунд замолчал, затем, собравшись с силами, заговорил снова, заговорил с нажимом, безапелляционно: – Вы должны помочь мне, а в конечном счете – себе… Западного фронта уже не существует, так, фикция… Англичане и американцы продвигаются сюда, практически уже не встречая серьезного сопротивления, но как бы быстро они ни продвигались, они не успеют. Русские возьмут Берлин раньше, это вопрос уже нескольких дней, если не часов…

– Господин оберштурмбаннфюрер!..

– Не перебивайте меня, Кесслер! Это не горячечный бред, я знаю, что говорю, и отдаю себе в этом полный отчет. Так вот, пока этого не произошло и пока есть хоть какой-то шанс, мы должны использовать его. Мы должны выбраться из Берлина навстречу союзникам. Только в этом сейчас наше с вами спасение, и времени для этого у нас с вами становится все меньше…

– Но это же преступление… Это – предательство… – снова перебил Гарднера обер-лейтенант.

Оберштурмбаннфюрер поморщился то ли от боли, то ли от бестактности, однако промолчал: и сил у самого не было, чтобы продолжать, и решил дать Кесслеру высказаться, понял – без этого не обойтись.

– Да, сегодня русские стоят у стен Берлина, но и мы стояли у них под Москвой! Это же исторический факт. Они ведь смогли тогда выстоять, так почему же мы, арийцы, не сможем так же, сплотившись, дать им отпор? Сейчас наша сила – в единстве; долг каждого немца в эту трудную минуту для нации – сплотиться вокруг фюрера в единый стальной кулак, выстоять или… умереть во имя Германии…

– Сколько вам лет, Кесслер? – спросил Гарднер. Он задал этот вопрос тихо и обыденно, глядя с такой снисходительностью, что обер-лейтенант опешил.

– Двадцать пять, а что?

– Я старше вас почти вдвое, мне сорок. И, поверьте, я осведомлен намного больше вашего. Вы что в самом деле хотите умереть? Пусть даже во имя Германии! Вы что же, думаете, что ваша смерть остановит большевистскую лавину? У вас мания величия, Кесслер. Вы преувеличиваете свое значение в истории. И, раз уж мы заговорили об истории (кстати, это вы первым упомянули об историческом факте), напомню, что у русских хватило ума понять, что сдача Москвы Наполеону не является проигрышем в войне в целом. Чем все это тогда закончилось, вы знаете. А что касается долга… – Гарднер дотянулся до бутылки, выдернул зубами пробку и сделал еще один глоток из горлышка: сейчас он чувствовал себя уже намного лучше. Слабость постепенно проходила и – при желании – он уже вполне мог достать из кобуры пистолет, задним умом этот факт оберштурмбаннфюрер про себя отметил, но тут же отмел его: теперь его планы вновь обрели реальные очертания – теперь он снова хотел жить. – Долг каждого немца сейчас – выжить. Выжить, чтобы потом было кому возродить Германию, и было кому заново начать то, что не удалось сделать сейчас. Проиграна битва, Кесслер, эта битва, но не война в целом. Война будет продолжаться еще долго… До тех пор, пока будут существовать противоборствующие идеологии. Те кто сегодня выступают на стороне русских, я имею в виду американцев и англичан, в скором будущем будут на нашей стороне. Поэтому сейчас наша с вами задача, Кесслер, пробиться к ним.

Гарднер замолчал и выжидательно посмотрел на обер-лейтенанта: ни глупых возражений, ни пропагандистских контраргументов от того сейчас не последовало. Опытный психолог, проработавший в разведке не один год, оберштурмбаннфюрер Гарднер внутреннюю борьбу Кесслера заметил и решил взять инициативу в свои руки окончательно.

– Всё, обер-лейтенант, времени на полемику у нас не осталось. Вы поступаете в мое распоряжение. Это приказ. Если нас схватят не те… а эти, можете на него сослаться.

Кесслер еще какое-то время медлил. Гарднер видел, как по его лицу блуждали тени сомнения, однако