– А разве ты еще не разобрался? Тогда почему же ты, не разобравшись, пришел ко мне?

Берия хотел что-то сказать: оставлять вопрос Верховного без ответа – это уже выходило за рамки несоблюдения простой этики, но легким движением руки Сталин остановил его:

– Не надо. Не отвечай. Тебе нечего ответить. И каких виновных ты собрался наказывать, Лаврентий? Самый главный виновный – это я. С меня начинай. Ведь это я поручил тебе это дело, а ты с ним не справился.

Сталин, будучи личностью властной и всесильной (а что таковой он является, сомнений не вызывало ни у кого и прежде всего – у него самого), не мог допустить нахождения в своем близком окружении человека, который хоть отдаленно походил бы на него или чем-то напоминал. Не столько из ревности, сколько из опасения заполучить скрытого соперника, способного не то чтобы отобрать власть – об этом ни у кого не могло, и не должно было возникнуть даже мысли, – а даже бросить на нее, власть, тень. Эта обостренная мания подозрительности вождя заставляла его использовать в своей работе интриги различного рода: когда соратники находятся в постоянном напряжении, в борьбе друг с другом, на крамольные мысли у них не остается времени. Такой ход Верховный использовал и в этом случае.

Зная, каким влиянием Смерш пользуется в войсках, а также учитывая богатый опыт разведывательной работы ведомства Абакумова в тылу противника – а такая работа в борьбе с абвером проводилась, – Сталин возложил на него организацию переброски «товарища Иванова» на «ту» сторону.

В то же время, учитывая взаимную неприязнь – Сталин о ней знал – между Абакумовым и Берией, а также принимая во внимание то огромное влияние на всех и вся, которым нарком внутренних дел Берия обладал, Сталин «попросил» его помочь и взять под личный контроль решение этого вопроса.

«Товарищ Абакумов, – сказал тогда Сталин, – в проведении этого… мероприятия вам поручается наиболее сложная и наиболее ответственная задача. Вы должны обеспечить переброску “товарища Иванова” на территорию, которая еще находится под контролем врага. Я уверен, что с этой задачей вы можете справиться самостоятельно, без чьей-либо помощи. Этому есть ряд подтверждений в тех случаях, с которыми вы уже блестяще справились. Но этой операции я придаю особое значение, поэтому, – Сталин повернулся и посмотрел на Берию (они оба, так же как и сейчас, стояли перед ним на этом же месте, только с другим выражением на лицах и в другом настроении), – Лаврентий, помоги товарищу Абакумову в решении этой на первый взгляд простой задачи».

«Всё, теперь они будут стараться вдвойне, – подумал Сталин, когда и Берия и Абакумов покинули его кабинет. – Теперь они будут подстегивать друг друга, ревностно следить за ошибками другого и стараться не допустить ошибок самому. А это пойдет только на пользу дела».

– Или виновными ты называешь тех, кто, судя по докладу начальника контрразведки, – Сталин с пренебрежением кивнул на Абакумова, – погибли, выполняя ту задачу, которую перед ними поставили мы с вами, товарищ Берия, а?

Все это Сталин проговорил с тихой гневной вкрадчивостью, которая была предвестником гибели многих из тех, кому суждено было ее услышать, затем, медленно повернувшись и мягко ступая, он подошел к своему рабочему столу и начал не торопясь набивать табаком трубку.

Сегодня, первого мая, рано утром из Берлина Сталину позвонил командующий войсками 1?го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Этот звонок был вызван теми чрезвычайными обстоятельствами, которые произошли в Берлине ночью, и о которых Жуков обязан был немедленно доложить Верховному главнокомандующему. В связи с важностью этого доклада маршал даже попросил дежурного генерала разбудить Верховного: Сталин в это время был на даче и уже спал.

Это был доклад, суть которого заключалась в том, что для ведения переговоров о перемирии на командный пункт 8?й гвардейской армии был доставлен начальник Генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Для переговоров с генералом Кребсом он, Жуков, направил своего заместителя генерала армии Василия Даниловича Соколовского.

Именно этот доклад, к тому же сделанный в такой знаменательный день – первого мая – заметно поднял настроение Сталина. В таком приподнятом настроении Верховный пребывал, стоя вместе с другими руководителями партии и членами правительства на трибуне Мавзолея Ленина во время Первомайского парада и демонстрации, в таком же настроении Сталин находился и сейчас.

Даже «ложка дегтя» – сообщение Жукова о самоубийстве Гитлера – не смогла испортить Сталину ощущения праздничности и внутренней удовлетворенности. И вот теперь – это…

Прошло не меньше минуты (или докладчикам так показалось?), прежде чем Сталин заговорил вновь, но сейчас интонация в его голосе изменилась. В нем уже не было пугающей вкрадчивости.

– Разве мы можем обвинять в чем-то тех людей, которые и сейчас, ежеминутно рискуя своими жизнями, продолжают выполнять свой долг, добивая зверя в его же логове?

Сталин раскурил трубку, посмотрел сквозь дым на Берию и Абакумова: те стояли, ожидая своей участи, не шелохнувшись. Неизвестно как сложилась бы их дальнейшая судьба, не будь ночного доклада Жукова… Сталин подошел к столу заседаний, отодвинул крайний стул из длинного ряда таких же близнецов, сел и жестом руки указал на стулья, стоящие напротив – по другую сторону стола, – приглашая тем самым к нему присоединиться.

– Кому, как не вам, знать, что разведка, как и любая другая войсковая операция, состоит не только из побед, но и из досадных поражений, – дождавшись, когда докладчики усядутся, продолжил Сталин и вдруг неожиданно для них спросил: – А где Меркулов? Почему он не пришел с вами?

– Он в приемной, товарищ Сталин, – ответил Берия. Он первым отошел от только что пережитого шока, хотя голос его все же подрагивал. Впрочем, как и Абакумов, он уже понял: на сей раз меч пролетел над головой так близко, что обдало ветром, но… он уже пролетел. – А не зашел… Ведь вы не вызывали его.

– К Сталину по приглашению ходите, как на свидание к девице!..

Сталин вновь сделал длинную паузу, сидел, попыхивал трубкой, а когда заговорил снова, голос его был уже спокойным:

– Я думаю, все участники этой операции должны быть отмечены правительственными наградами в зависимости от степени их участия.

После того как Берия с Абакумовым покинули кабинет, вошел Меркулов. Сталин поздоровался с ним за руку и пригласил присесть на тот стул, на котором только что сидел Берия, сам же отошел к своему рабочему столу и, вернувшись, положил перед Меркуловым личное дело Озерова.

– Его семья ни в чем не должна нуждаться… Позаботьтесь об этом, пожалуйста, Всеволод Николаевич.

Оберштурмбаннфюрер СС Вилли Гарднер, сотрудник шестого отдела РСХА, с трудом открыл дверь машины и вывалился из нее на груду битого кирпича: пуля попала в правое плечо, и сейчас он его практически не чувствовал. Боли не было, плечо просто онемело, и рука абсолютно не повиновалась, висела плетью. К тому же, когда машина, потеряв управление, врезалась в обвалившуюся часть стены, Гарднер сильно ударился грудью о рулевое колесо, а головой – о лобовое стекло. Стекло, к счастью, осталось целым, а вот лоб он разбил сильно: кровь заливала глаза так, что веки слипались.

«Все… Это конец. Наличие документов в машине я объяснить не смогу. Меня расстреляют и как дезертира, и как изменника. Если не сразу, то самое позднее – через час… Ну нет, этого удовольствия я им не доставлю, – Гарднер подумал об этом равнодушно, как о ком-то постороннем; только тут до него дошло, что он совсем не испытывает страха. Мозг автоматически анализировал ситуацию и выдавал констатацию факта. Вилли попробовал пошевелиться, но тут же от боли, которая будто разорвала его изнутри, чуть не потерял сознание. А вот сейчас он испугался. Испугался по-настоящему. Испугался, когда понял, что застрелиться не сумеет потому, что не сможет дотянуться до пистолета, а отравиться – потому, что у него попросту нет ампулы с ядом, и его возьмут как беспомощный мешок. Испугался, когда представил, как его, беспомощного, поволокут к этому идиоту из гестапо Шранку и как тот, прежде чем застрелить в назидание