эти сомнения были уже иного рода. Гарднер просчитал и это. «Всё, он мой. Плевать ему на догмы о верности долгу перед эфемерной доктриной национал-социализма. Жить хочет, как и все, – подумал Гарднер, наблюдая за обер-лейтенантом. – Ухватился за малейшую возможность выжить, как только она появилась. Хотя он офицер вермахта, в партии может и не состоять».

– Но Берлин в кольце, господин оберштурмбаннфюрер, нам не выбраться.

– Мы должны использовать все шансы, а вот когда их не останется, тогда… Если мне суждено умереть, то я предпочитаю погибнуть в бою, а не на бойне. Помогите мне сесть в машину, а сами садитесь за руль.

…Американцы задержали их через сутки, в районе Клица.

– Видишь джип? Такой шанс упускать нельзя, – услышал Кесслер позади себя речь на русском языке. Это разговаривали два власовца, их привел на допрос дюжий солдат-негр, но следователь с переводчиком по какой-то причине вышли, и теперь эти двое стояли у окна в коридоре. Солдат сидел на подоконнике другого окна, упершись спиной в один откос-простенок, а ногой – в другой. Эдакая безмятежно- демократичная поза победителя.

Каждое утро из числа военнопленных офицеров младшего и среднего начальствующего состава вермахта отбирались по нескольку человек «на выход для наведения порядка» – так это называлось – на различного рода работы. Их выводили за пределы символически охраняемой и огороженной легким забором из колючей проволоки территории, разводили по местам, выдавали задание и оставляли практически без конвоя: бежать было и некуда, и – главное – не имело смысла, вермахт – не СС.

Сегодня очередь «на выход…» дошла до обер-лейтенанта Кесслера – ему достался коридор на втором этаже здания, которое оккупационные власти приспособили под нечто вроде следственного комитета. Здесь размещались кабинеты следователей, сюда приводили на допросы всех задержанных и арестованных – от младших чинов до старших офицеров, здесь решались судьбы многих из тех, кому посчастливилось не погибнуть, а оказаться «в белых перчатках» американской армии, не попасть на заклание к русским особистам.

Пять раз сюда приводили и обер-лейтенанта Кесслера: «его» следователь – мистер Пакстон – так он представился через переводчика, тоже находился здесь, на втором этаже, его кабинет был дальше по коридору.

В пригород Франкфурта Кесслера привезли шесть дней назад из Клица, где они, вырвавшись все-таки из Берлина, наткнулись на американцев и откуда Гарднер в бессознательном бреду был отправлен в госпиталь. Рана оказалась серьезнее, чем это показалось Кесслеру на первый взгляд; с тех пор они с оберштурмбаннфюрером больше не виделись.

Обычно, насколько Кесслер успел это заметить, в коридорах было довольно многолюдно: следователи, подследственные, конвоиры-охранники. Сегодня, девятого мая сорок пятого года, здание почти пустовало. О том, что прошедшей ночью в ноль часов сорок три минуты немецкое военное командование в лице генерал-фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Штумпфа и адмирала флота фон Фридебурга подписало акт о безоговорочной капитуляции Германии, ни Кесслер, ни те, с кем его поместили в длинный мрачный барак за колючей проволокой, еще не знали.

– Говорю тебе: такой шанс упускать нельзя! Все нам на руку: народу мало, машина внизу, этот идиот спит на ходу, – тихо и быстро говорил один из власовцев; под «идиотом» он подразумевал солдата- конвоира. – Сейчас одного из нас вызовут. Тот, кого вызовут первым, должен ликвидировать тех, в кабинете. Тот, кто останется – конвоира. Все надо сделать быстро и тихо. Никто и опомниться не успеет… Пика у тебя при себе?

– При себе… А что с этим делать? Возьмем с собой?

Кесслер понял, что говорят о нем: обер-лейтенант продолжал находиться к власовцам спиной и заполнять ящики из-под боеприпасов мусором.

– На кой шут он нам нужен? Если не уйдет куда-нибудь, то и его – тоже… Но сначала макаку. Терять, Гриша, нечего. В Россию нам никак нельзя, на куски порвут. А так, может еще повезет…

– Слушай, Сом, а может, нас не выдадут? Загонят куда-нибудь, отмотаем у них срок… Какая им выгода выдавать нас?

– Выдадут. Договоренность у них со Сталиным: тех, кто служил в РОА – выдавать в первую очередь. «Вышка» нам с тобой светит. Ну так что, ты согласен?

– Куда деваться?..

Эти двое разговаривали вполголоса, уверенные в том, что если их кто-то и услышит, то ничего не поймет, поэтому переговаривались они без особой опаски, как люди, уставшие от постоянного страха.

«Им терять действительно нечего… – подумал Кесслер. Чтобы ненароком не выдать того, что он понимает разговор власовцев, обер-лейтенант не стал поворачиваться в их сторону, он лихорадочно прокручивал в уме ситуацию и с напряжением посматривал вдоль длинного коридора, ожидая появления следователя и переводчика: те отсутствовали уже минут десять и в любой момент могли появиться. – Объяснять негру, что происходит, – долго и бесполезно, он действительно полусонный. Если эти двое что-то заподозрят, они могут кинуться… А вот когда следователь с переводчиком будут проходить мимо и поравняются со мной, мне надо будет их остановить и все рассказать».

То, что произошло потом, Кесслер не просчитал: сработал стереотип мышления – куда ушел, оттуда и придет. Но следователь с переводчиком появились с другого конца коридора. Кесслер даже не видел, как они вошли в кабинет.

– Сомов, проходите… – услышал позади себя обер-лейтенант: одного из власовцев приглашали войти.

Кесслер обернулся: тот, кого назвали Сомовым, уже входил в кабинет. Времени на дальнейшее обдумывание ситуации и принятие решения не было…

Когда власовец, оставшийся в коридоре, сделал шаг в сторону охранника, он невольно повернулся к Кесслеру спиной. Этого делать ему не следовало, но мысль о том, что сейчас ему предстоит заколоть конвоира, отключила инстинкт самосохранения: хладнокровно убить ножом человека, пусть даже врага, под силу далеко не каждому…

Для того чтобы подхватить из ящика с мусором обломок кирпича, в два прыжка преодолеть разделяющее их расстояние и со всей силы обрушить удар на голову власовцу, Кесслеру понадобилось не более двух секунд.

Все случилось так быстро и тихо, что конвоир сквозь дрему не понял, что произошло. Власовец еще не успел осесть на пол, как обер-лейтенант метнулся в кабинет.

Кесслер не успел. Когда он влетел в дверь, Сомов уже оттолкнул от себя обессилевшее тело переводчика и был готов ринуться на парализованного страхом следователя.

Власовец не ожидал такого развития событий, появление немца было для него полнейшей неожиданность, поэтому на долю секунды он остолбенел.

Используя силу инерции, обер-лейтенант перемахнул через стол и, упершись об него руками, что есть силы ударил обеими ногами власовца в грудь.

Удар получился такой силы, что Сомов буквально впечатался в сейф и, ударившись об него головой, сполз на пол уже бесчувственным.

– Прошу прощения, сэр, но у меня не было другого выхода… – глубоко вздохнув, обратился Кесслер к следователю на чистейшем английском языке, но договорить он не успел. Сильнейший удар прикладом по затылку, который нанес ему вбежавший негр-конвоир, выключил сознание обер-лейтенанта, словно погасил свет лампы.